Евгений Анташкевич - Харбин

«…Большая очередь. Хвост загибает на Ильинку. Но движется вперед быстро и почти безостановочно. Тихий говор… Сзади меня какие-то учительницы из провинции, впереди – молодой красноармеец. Вот с таким же, как у этого, выражением лица, помню, смотрел на гробницу императора в Доме инвалидов рядом со мною такой же юный французский солдат…» Анне стало интересно, её чувства боролись, но написано было хорошо. «…Движемся. Сначала, предъявив какое-либо удостоверение, нужно получить билетик, затем перейти площадь и стать в черед уже у самого мавзолея. Иду. Вечереет… Надпись: ЛЕНИН…»

Анна вздрогнула.

«…Вообще, чувствуется вкус, выдержанный, строгий стиль. Ни крикливости, ни плакатности. Никаких сентенций, лозунгов, изречений. Извне – прекрасные розы и чёткие контуры прямых углов, внутри – чёрное дерево и красная материя, оформляемые тоже прямоугольниками. Часовые. Строго, истово, благородно. Какое разительное и эстетически отрадное отличие от привычных «ленинских уголков», миллионами рябящих в глазах…» Она на миг оторвалась от текста: «Есть мавзолей, а есть ещё и миллионы уголков? Надо спросить Сашу».

«…Общая обстановка «настраивает». Пока ждёшь, продвигаясь в очереди, – слушаешь бой спасских часов, так глубоко западающий в душу, смотришь на кремлёвские стены, на Лобное место, на неизъяснимо чарующий храм Василия Блаженного… и невольно охватывает возвышенное, сосредоточенно серьёзное чувство. Мелькают мысли об исторической значительности нашей эпохи, о связи настоящего с прошлым, о том, что не случайна вот эта бесконечная змея странников и что никакие силы в мире не вычеркнут из русской истории этого мавзолея. Он – внешний знак русской идеи, а не только русской эмпирии…»

Анна не заметила, как взяла платочек и стала мять его, высушивая отчего-то вспотевшие ладони.

«…Вступаем внутрь. Прохладно. Тихо. Электрический свет. На лицах – волнение, понятное, естественное… В сознании – взволнованное ожидание: «Сейчас увижу; не видел живого – взгляну на мёртвого». Льва Толстого тоже видел только в гробу: на похоронах в Ясной Поляне. Вот и гробница. Лежит под стеклом, виден со всех сторон, в одном из стёкол лицо отражается, в отражении своеобразно оживляясь. Лежит во френче. Лицо мёртвое, восковое, знакомое по стольким фотографиям. Несколько лишь неожидан явственно рыжеватый цвет усов. Руки маленькие, и весь миниатюрный. Характерный лысый череп. «Отсюда, мёртвый, он правит Россией ещё жёстче и державнее, чем правил живой», – вспомнились слова какого-то иностранца. В этих словах – и правда, и ложь: теперь правит его имя, а не он сам…»

Анна мяла платок и читала не отрываясь: «…Проходим медленно, не останавливаясь. Все глаза, все взгляды прикованы к одной точке… Выходим… Площадь… Мальчишки пристают с жетонами, медальонами: на память. Совсем как с иконками у святых мест…» Когда глаза Анны пробежали по словам «иконки» и «святые места», она услышала шаги Александра перед дверью их купе, она никогда бы их не перепутала, подходил ли он к калитке дома, или переступал порог, или просто подходил к ней; дверь купе открылась, и она, не поднимая глаз, сказала:

– Вот послушай, что я здесь прочитала…

Александр Петрович вошёл и замер; она подняла на него горящие глаза:

– Вот послушай: «…С восьми часов начинают пускать паломников, в течение часа-полутора, по будням только иногородние…» – Она подняла указательный палец. – Вот здесь: «…и непрерывная широкая волна – сотни, тысячи – ежевечерне льётся: взглянуть на ставший прахом дух великой эпопеи… У Спасской башни и Василия Блаженного, на старую Красную площадь меж кремлёвской стеной и памятником Пожарскому и Минину, выплеснула Революция свою душу, свою гордость, свою эмблему: гробницу Ленина. И подлинное место ей – среди великих наших национальных исторических эмблем».

Анна дочитала, закрыла и положила книгу.

– Ты читал это? – У неё был сдавленный, незнакомый голос.

– Да! – ответил Александр Петрович, он закрыл за собой дверь, подошёл вплотную к столику и положил на него кожаную книжечку меню. – Ты прочитала это без меня, а это и есть самое грустное!

Анна неотрывно смотрела на него:

– Тогда мне непонятно, почему Николай Васильевич пишет об этом так? Он что, – не такой, как мы?

Александр Петрович пожал плечами:

– Ну почему? Такой же, как мы все, и ты, и я, и другие.

– Но он пишет с восторгом об этом человеке! Как это можно объяснить? Может быть, он хочет выслужиться перед ними?

Александр Петрович видел, что Анна, которая сидела на бархатной полке купе и смотрела на него снизу вверх, вся напряжена.

– Не думаю!

– Разве он не предаёт этим все ваши идеи и все наши жертвы?

Александр Петрович не мог найтись что ответить, он никогда не видел её такой взволнованной: его Анна всегда была спокойна и всегда была безучастна к политике. Он понял, что только что, пока его не было, она неожиданно для себя прикоснулась к чему-то для неё острому и горячему. Александр Петрович присел рядом:

– Анни, я разговаривал с ним об этом, ещё когда в первый раз прочитал, и говорил ему примерно то же. Он объяснил мне, что это его впечатления от той страны, которой мы с тобой уже не знаем, и эти впечатления он смог выразить только так.

– Нет, я не понимаю. – Анна смотрела горящими глазами. – Мы живём с ним в одном городе, дышим одним воздухом, снимаем дачи, в конце концов, в одном месте. Почему тогда наш Сашик и его дети, кстати, один из них – мой крестник, не могут ходить в кадетский корпус, московский или петербуржский; почему они не могут любоваться избушками и церквушками, про которые он тут пишет, или памятником Петру, храмом Спасителя, Пушкиным на Остоженке?

– На Тверском, это во-первых, – он примирительно улыбнулся, – а во-вторых, его дети пока ещё маленькие. Он обнял её за плечи. – Но, ты знаешь, я сам не могу быть уверен, как бы я описал свои впечатления, если бы побывал там сейчас…

Анна молчала, и он подытожил:

– Я тоже хочу многое понять! И давно! А знаешь, пойдём обедать! В ресторане почти пусто, возьмём бутылку Gevrey-Cham-bertin, я у них присмотрел урожай двадцать четвёртого года, – отметим наше с тобой путешествие! Когда мы последний раз путешествовали? Ты помнишь?

Анна смущённо улыбнулась и глядела на него – такого спокойного; она уже пришла в себя после прочитанного, и сейчас ей было неловко за то, что она была так несдержанна.

– А что в меню? – спросила она тихо.

Александр Петрович тайно вздохнул с облегчением и раскрыл меню.

– А сейчас обед или ужин? – спросила Анна.

– Половина седьмого! Полюбопытствуй пока!

– Твоя воля, Саша. – И она стала читать:

«Обед:

Щи мавританские

Суп-крем из дичи