Владислав Бахревский - Разбойник Кудеяр

Царице патриарх подарил кусок покрывала с головы Анастасии-мученицы, Алексею Алексеевичу, которому в тот день исполнялся год, — перст Алексея, человека Божия, и его волосы в серебряном сосуде.

Одно блюдо следовало за другим.

Скрипели перья писцов, потели в теплых своих шубах князья и бояре.

Государь спросил о фисташках, манне, ладане. Фисташки понюхал, вздохнул:

— Какая это благословенная страна Антиохия, что растут в ней подобные плоды!

Патриарх пытался объяснить, но говорил очень медленно, и царь, заждавшись очередного слова, спросил драгомана Георгия:

— Почему патриарх не говорит быстро?

— Патриарх недавно стал обучаться греческому языку, арабского же никто из твоих государевых драгоманов не знает.

Алексей Михайлович слегка нахмурился. Патриарх уловил это и что-то торопливо сказал драгоману. Георгий перевел:

— Патриарх знает турецкий язык. Если, государь, тебе угодно, его блаженство будет говорить быстро на турецком языке.

— Нет! Нет! — воскликнул Алексей Михайлович. — Боже сохрани, чтоб такой святой муж осквернил свои уста и свой язык этой нечистой речью.

Провожать Макария до выхода государь послал всех своих бояр. Он разрешил также сразу, а не через три дня, как заведено было, посетить патриарха Никона.

Дьяк, ведавший записями в книге подарков, улучив минуту, подкатился к Георгию и просил подсказать, как пишутся мудреные восточные мыла и сладости.

Пока Георгий вдалбливал писцам заковыристые, смешащие слова, сани антиохийского патриарха отбыли к патриаршим палатам. До патриарших палат дай Бог двести саженей, но почет есть почет.

Важный человек в Посольском приказе Богдан Минич Дубровский, царев казначей, как увидал Георгия с писцами, так и обомлел. Даже грозиться не стал.

— Патриарх уехал, а ты здесь! Беги переходами по дворцу!

Георгий бросился по лесенкам да закоулочкам в патриаршьи покои, но главный ход оказался закрытым. Побежал через церковь Ризоположения.

Тут его остановил патриарший дворянин Федька Юрьев. Оперся, наглец, рукой о косяк двери и, головы к Георгию не поворачивая, сказал сквозь зубы:

— Назад!

— Я переводчик государя при антиохийском патриархе. Вот моя грамота.

— Никого пускать не велено. У нас один хозяин — патриарх Никон.

— Но я от государя!

— Хотя бы от самого Господа Бога.

Георгий удрученно повозил носком сапога по полу: повернулся было да вдруг так и въехал кулаком в живот. Федьку согнуло, Георгий завалил его и мимо.

Выскочил навстречу ему патриарший сын боярский.

Георгий подсел, бросил через себя, а к драгоману уже спешили еще двое, успели в шубу вцепиться. Шевельнул плечами, выскочил из шубы, и вот они, арабские монахи.

В тот же миг растворились двери внутренних покоев, и два архимандрита в роскошных мантиях явились перед гостями.

Возле антиохийского патриарха стоял черный монах. Он собирался переводить то, что с бумаги прочитали архимандриты. Георгий твердо прошел вперед, оттеснил монаха от патриарха и перевел:

— Отец святой, блаженнейший владыка Макарий, патриарх великого града Божьего Антиохии и всего Востока! Брат твой и соучастник в Божественных таинствах, господин кир Никон, архиепископ града Москвы и патриарх всех стран Великой и Малой России, послал нас, архимандритов, встретить твою святость по слову Господа нашего Христа в его святом Евангелии: «Кто принимает вас, принимает меня».

На второй лестнице встречали еще двое. На третью вышел Никон.

Мантия зеленого узорчатого бархата со скрижалями из бархата красного. На скрижалях херувимы из жемчуга и золота. Белый клобук. Верхушка клобука в виде золотого купола. Над куполом жемчужный крест, усыпанный изумительными драгоценными камнями.

В правой руке Никон держал посох, на котором драгоценностей было столько же, сколько звезд на небе. Этим посохом патриарх досадливо пристукнул, сверля глазами царева драгомана. Оттого-то безжизненно, будто каменный дождь, пали первые слова приветствия. И как Никон ни пытался обмякнуть, до елейной сладости и слезного восторга не дотаял.

— Отец святой, — оказал Никон Макарию, — твоя святость уподобляется Господу Христу, а я подобен Закхею, который, будучи мал ростом и домогаясь увидеть Христа, влез на сикомор, чтобы видеть его. Так и я, грешный, вышел, чтобы лицезреть твою святость.

Слегка утомленные спектаклем, патриархи вступили в Крестовую палату. Огромный, как небо, свод без единой опоры, расписанный великолепно, солнечно, поразил видавшего дворцы и храмы Павла Алеппского.

Беседа началась было, но тут Никон вспомнил, что пора сменить торжественное облаченье на домашнее, дабы беседа стала непринужденной. Московский патриарх извинился, покинул гостей и вскоре вернулся в мантии фиолетовой, в одеянии красном, в клобуке без золота и купола.

Пока Никон переодевался, беседу с Макарием вели приспешники его, греческие монахи. Переводчик в этой беседе был не нужен, и Георгий в первый раз подумал о себе: что-то его ждет теперь? Порадел за государя, но государь вряд ли заступится за своего человека, если Никон вздумает мстить. Слово государя — слово, слово Никона — дело.

И тут Георгию пришла мысль, от которой стало ему жарко. Уж не подстроено ли было все так, как случилось?

Видно, Никону лишние уши при патриаршей беседе никак не надобны. То-то Богдан Минич так разволновался! Беседа патриархов скучна, учена, натянута. Никон озабочен. Может, и переоблачался для того, чтобы в себя прийти. Простит ли он свою неудачу тому, кто помешал планам? Великим планам! Планам, кои не по силам простоватому царю, мальчишке, который согласен со всеми.

Если же Никон простит Георгию его ретивость к службе, то несдобровать Никоновым слугам. А уж они-то Георгия не забудут.

И точно! Когда патриарх Макарий покидал палаты Никона, Федька Юрьев, подавая Георгию шубу, улыбаясь, сказал загадочку:

— Хороша у тебя шуба, царев переводчик. Ни одной дырки в ней нету!

Государев пир — государева работа.

Пировали в огромной деревянной палате. Вдоль стен столы для бояр, князей, высшего духовенства. Посреди палаты царский стол. Напротив стол патриархов. За их стульями — переводчики. Но не Георгий уже помогал антиохийскому патриарху, его приставили к Павлу Алеппскому.

Пир шел вовсю!

Сорок стольников бегом носили блюда. Перед царем через каждую минуту ставили одно-два и убирали. Боярин, ведавший виночерпием, беспрерывно со многими помощниками наполнял кубки. Вина были разные, свои и заморские. Особенно нравилось гостям критское, чудесное красное вино. Подавали вишневую воду, бесчисленное множество медов.