Сергей Максимов - След грифона

Знаком района Заисточье была Красная мечеть, так же, как и Воскресенский собор, перепрофилированная. Мечеть перепрофилировали под ликероводочный завод. Черный юмор большевиков всегда присутствовал при переименованиях и перепрофилированиях. Минарет мечети уже снесли. Соткин свернул налево и пошел по какой-то улице. Раньше район был заселен томскими татарами. Теперь, после перетрясок, укрупнений и подселений, здесь творилось что-то невообразимое. Близость к центру Томска обусловила появление в бывших купеческих особняках государственных, советских учреждений. С ними соседствовали одноэтажные дома простых людей. Все утопало в зелени. Тополя и американские клены соседствовали друг с другом. Дом, который интересовал Соткина, находился в конце улицы Татарской. Не останавливаясь, Александр Александрович на ходу доставал из ящика с инструментами оружие. Освободив его от тряпок, он засунул один из револьверов в широкий карман брюк. Другой «наган» затолкал за пояс сзади, под пиджаком. Спустя минуту он крепким кулаком застучал в двери двухэтажного особняка, поделенного советской властью на восемь семей. Шесть семей с детьми и стариками, в том числе бывшие хозяева, ютились на втором, бревенчатом этаже, а две семьи проживали на первом, кирпичном, так называемом цокольном. Соткин продолжал стучать в дверь одного из двух подъездов первого этажа.

– Кто там? – кратко спросил сонный голос из-за двери.

– Плотники мы. Плотники, – ответил Александр Александрович.

– А-а-а, – промычали из-за двери.

Щелкнула щеколда. Дверь отворилась. На пороге стоял Гусь. В растянутой майке, весь в разнообразных татуировках царских и советских времен, в трусах до колен, почему-то называемых в народе семейными. Всегда можно поражаться точности уголовных кличек. Гусь получил свое прозвище, или, говоря современным уголовным языком, погоняло, за врожденную привычку двигать шеей в разные стороны. Увидав что-нибудь, он этой шеей бросал доверенную ей голову вниз, а затем плавным, волнообразным движением вперед и вверх. Затем возвращал голову в исходное положение. И так почти всегда и при каждом взгляде, в какую бы сторону ни смотрел. Он был умен, несмотря на свой неумный облик. Соткин когда-то ему заметил, что он-де не Гусь, а жираф. Только никто об этом не знает.

– И чего? И куда? И чё? – водя длинной шеей, задавал вопросы Гусь.

– Я хрен бы знал! – воскликнул Соткин в ответ. – Веди, где и что городить!

– Погодь, Сота, – полушепотом ответил Гусь. – Прикинусь...

«Переоденусь», говоря нормальным языком. Вот еще пример клички-погоняла – Сота. Кличка Соткина проистекала отнюдь не от фамилии, а от названия пчелиной ячейки – «coт». Соткин был частью чего-то. В лагерях он был известен еще с начала двадцатых годов двадцатого века, потому что ему удавалось каким-то образом решать вопросы на свободе, находясь за колючей проволокой. То есть был частью, или сотом, какого-то «пчелиного сообщества». За это уголовники его уважали и боялись. «Сота больно жалит», – сказал один из старых бродяг. Вот так и прилипло – Сота. Соткин, как конокрад, мог выдержать побои если не деревни, то хутора. Представьте себе, как била конокрада деревня! Барак лагерный как может бить? Соткин справлялся с бараком. Вычислял лидеров и расправлялся с ними. А потом воевал. Побеждал. Драка от войны очень сильно отличается. Есть места, где дерутся, а где воюют. Соткин всегда воевал, как на войне.

– Сота, ты впрямь городить? А может, тапочки вязать кому идешь? Белые... Так это не к Водяному. Лучше не связывайся. На хазе он. С ним еще трое. У тебя карман оттопырен. Вынут шпалер, – частил словами Гусь. – Я твое добро ко мне помню. Потому прямо тебе глаголю.

Вор Водяной, встреча с которым предстояла Соткину, проживал рядом. Это был бывший каретник безвестного купца-татарина, которому когда-то принадлежали весь этот особняк и усадьба при нем.

– Гусь, так и скажи Водяному. Пришел, мол, Сота. Маляву тиснули. Сота отшлифоваться пришел...

– Усек, – долговременно кивнул Гусь и пошел к каретнику.

Долго стучал. Долго кивал, отвечая на вопросы из-за двери. Дверь открыли. О чем-то вполголоса поговорили. Гусь вернулся к Соткину.

– Сан Саныч, может, завещание намалявишь? – поинтересовался любопытный Гусь. – Против совести не попрешь, как ни крути. Тебе здесь молебен заказывают. За упокой души...

– Разгребу, поди, – спокойно ответил Александр.

– Ну смотри. Я до дома слетаю да минут через десять подгребу.

Соткин несколько минут стоял перед закрытой дверью. Было ясно, что к его встрече хозяева готовятся определенным образом. Приготовился и Александр Александрович. Поставив ящик с инструментами у двери, он вынул из-за пояса и из кармана один и другой револьверы. Встал в стороне от двери. Стал ждать. Как это не раз бывало на войне, перед атакой, весь организм стал подобен сжавшейся пружине, а первоначальное волнение сменилось холодной, расчетливой яростью. Щелкнула щеколда, мягко, без скрипа отворилась дверь.

– Входи, Сота. Гостем будешь, – произнес грубый мужской голос из темноты дверного проема.

Соткин молчал, стоя в стороне от двери. Крепкий, мускулистый мужик в два шага вышел на крыльцо.

– Ты в прятки играть, что ли? – только это он и успел сказать.

Страшный косой удар рукояткой «нагана» по переносице. Кости раздробленного носа вонзились в мозг говорившего. Он не успел взвыть от боли. Не менее страшный удар ногой в живот оборвал стон, отбросил вышедшего человека к стене и согнул пополам. И еще один смертельный удар по седьмому позвонку на шее. И еще раз для верности в основание черепа. Тяжелое тело безжизненно рухнуло на крыльцо. Оглянувшись по сторонам, Соткин втащил мертвое тело в подобие прихожей, скорее похожей на тамбур, стараясь не испачкаться кровью. Он убрал с крыльца ящик с инструментами. Закрыл входную дверь на щеколду. Свет из крошечного оконца едва-едва освещал пространство. Глаза Соткина, привыкая к полумраку, различили какие-то ведра, стоящие на полу. Здесь же был нехитрый хозяйственный инвентарь в углу и пустая рассохшаяся кадка. Рядом обитая войлоком дверь. Александр Александрович рывком ее отворил.

Он сразу попал в помещение, служившее кухней и столовой одновременно. Два дверных проема вели в разные комнаты дома. У печки, скрестив руки на груди, стоял рослый мужчина. При виде Соткина, вооруженного двумя «наганами», руки его непроизвольно поползли вниз.

– Ну-ну! Обвисни. Вольно, вольно, Щуплый, – недобро улыбаясь, проговорил Соткин.

Уголовник по кличке Щуплый бросил вопросительный взгляд на человека, сидящего за столом, который, как казалось со стороны, ничему не удивился. Это был сам пахан Водяной. Кличку свою он получил за большие, навыкате, водянистого цвета глаза. Водяной медленно опустил, а затем поднял веки – получилось, что медленно кивнул не головой, а глазами.