Сергей Максимов - След грифона

Мысли вихрем носились в голове Соткина. Прежде всего ему было ясно, что случилось то, что должно было случиться. Суровцев в конце концов сел. Напрасно Соткин давно уговаривал его это сделать. Проще простого было сесть по уголовной статье, чтоб потом при аресте не угодить под статью расстрельную, политическую. Так, как когда-то сделал он сам. Соткин позаботился бы, чтобы в лагере бывший генерал не потерялся. Нет, их превосходительство решил быть умнее других. Но главное, он выжил, что уже хорошо и похвально. Ну а дальше опять все пошло как-то по-суровцевски. Как он вдруг оказался во внутренней тюрьме на Лубянке? Ближний свет от Томска – московская Лубянка! Одно было ясно Соткину точно – внутри Наркомата внутренних дел Суровцев мог оказаться в двух случаях: во-первых, если чекисты докопались до его генеральского прошлого, а во-вторых, если в очередной раз всплыл вопрос о золоте Колчака. Первое могло запросто потянуть второе. Но и без того было просто немыслимо передать весть о себе из внутренней тюрьмы НКВД на Лубянке. Уж это-то Соткин знал доподлинно: следственный изолятор даже областного управления – это «глухая тюрьма», где обычная уголовная почта не работает. Было ему ясно и то, что расстрела Суровцеву в этот раз не миновать.

– Ахмат, а немой этот из знакомых Суровцева, как я понимаю?

– В артели его работал. Ты его видал. Большой такой. Тоже сильный. Ему тоже кто-то передал. Я не спрашивал. Нельзя спрашивать.

– А давно это было?

– Неделя прошла.

– Чудно все это, Ахмат.

– Дело серьезный, Сашка.

– Да уж куда серьезней, – опять погружаясь в размышления, проговорил Соткин.

Как и Суровцев несколько месяцев назад, он в своих мыслях вышел на ту же догадку. «В системе НКВД используют глухонемых. А как иначе объяснить то, что весточку на волю Суровцев передал через своего глухонемого знакомого? Тот, в свою очередь, получил ее от такого же собрата по несчастью», – размышлял бывший белогвардеец. За колючей проволокой ходили упорные слухи о глухонемых надзирателях в неких секретных тюрьмах. Но никто их сам не видел. Что тоже было понятно. Из тюрем такого рода никто на волю уже не выходил. В свое время репрессивная система государства столкнулась с проблемой осужденных инвалидов. Гуманизм чекистов проявился в том, что они негласно старались подводить таких людей под расстрельные статьи, чтоб избавить себя от лишних забот. В лагерях все должны работать. Дома инвалидов за колючей проволокой никто создавать не собирался. Если же кто-то из несчастных и попадал в лагеря, то неминуемо быстро погибал в условиях, которые и для здорового человека были невыносимыми. «А немым чекисты, наверное, нашли вот такую работенку», – решил Соткин.

– Слушай, Ахмат, я иногда думаю, на хрена мы столько лет возимся с этим золотом? Власть эта уродская нас все равно переживет. Сначала думал, что это золото поможет ее сковырнуть. Теперь вижу, что не получится. Вот уже двадцать с лишним лет прячем его, перепрятываем, защищаем. Одних только чекистов на тот свет отправили столько, что и сосчитать не возьмусь.

– Зачем чужое хотели? Чужое хотели – смерть получили! Чужое взял – свое потеряешь, – отвечал Ахмат. – Суровцев хорошо придумал. Он умный и нежадный. Жадный умным не бывает.

– Ну ты скажешь, Ахмат. Чтобы стать богатым, ум нужно иметь.

– Я не сказал «богатый – глупый». Я сказал «жадный – глупый». Жадный – хитрый, а не умный. У жадного хитрость ум. Хитрость не ум.

– А что же это, по-твоему?

– И по-моему, и по-твоему, и по-всякому... Хитрость – ум глупца.

– Ну, ты прямо восточный мудрец, – наливая в стакан водки, проговорил Соткин. – Вумный как вутка, только вотруби не ешь. Ладно. За встречу, – подняв стакан на уровень глаз Ахмата, сказал гость. – Дай Бог, чтоб и в этот раз все сделалось как задумано.

Он опрокинул водку в рот. Закусил колбасой.

– Вкусно, Ахмат! Во мне, наверное, татарская кровь есть. Колбасу вашу больше всего люблю.

– Народный пища любишь – сам народ любишь. Стол хвалишь – хозяина хвалишь.

– Что же ты свинину не ешь? Русских не любишь?

– Свиней не люблю.

– Ты не увиливай. Прямо говори, – не отступал Соткин.

– Окрошку люблю, – прямо ответил Ахмат.

– Это ты на меня намекаешь?

– Зачем намекаю? Честно сказал. Тебя люблю. Суровцева люблю.

– Ладно, Ахмат. Поговорим о деле. В этот раз опять нужен слиток. Как в тридцать седьмом году. Монетами в этот раз не отделаемся. Нужен слиток, чтоб с царским орлом, как положено. Россомахина, по-хорошему, надо бы использовать.

– Раз надо, так пользуй.

– Так он жив?

– Сам недавно видел. Выпустили его снова.

– Слушай-ка, Ахмат! А не связано ли это...

– Говори что, – произнес Ахмат.

– То, что весточка от Суровцева пришла, и то, что Россомахин снова на свободе.

– Сам думал. Хорошо, что ты пришел. Сам не знал, как поступать.

– Я не знаю, поможет ли это Суровцеву, но до сих пор он не ошибался. Кому из начальства слиток подбросить, еще не думал?

– Думал, Сашка. Тебе теперь думать. Ты лучше придумаешь. Слиток уже достал. Могу прямо сейчас тебе отдать. Здесь, в детсаду, тайник сделал. Достать?

– Не надо пока. А как там под землей? Крысы с мышами золото не погрызли?

– Золото только люди грызть готовы. Ящики гниют. Мешки после тебя я еще два раз менял.

– Я думаю, несколько царских червонцев тоже понадобится. Так что надо будет еще в подземелье опускаться, – размышлял вслух Соткин.

Что делать завтра, он в общих чертах уже представлял. Схема его действий, как сказали в более позднее время, была отработана. Она была в прямом смысле слова убийственно проста. Как только интерес к колчаковскому золоту со стороны правящей власти просыпался вновь, наши герои своими действиями, с одной стороны, подогревали интерес к следам этого золота, а с другой – обрубали цепочку самих этих следов. Или же уводили искателей по ложному следу. Золотые монеты, подброшенные в дома и на рабочие места людей, занимавшихся поисками золота, неминуемо приводили их в застенки родного учреждения. И вчерашние оперуполномоченные, следователи, государственные служащие на своей шкуре познавали все «прелести» социалистической законности. Золотые украшения, обнаруженные на томском севере, звали искателей в дорогу. Они возвращались. У них опять находили золото в минимальных количествах. Это не позволяло найти ничего существенного, но позволяло сбить волну кладоискательства среди сотрудников НКВД и инспирировать чистку в их рядах. Чем еще были хороши именно чекисты, так это тем, что это ведомство «мусор из избы выносить не будет». А значит, и узнать что-то никому не удастся. Расходы на такую войну при обладании таким количеством золота были минимальными. Лишь однажды при аресте Суровцева в 1937 году, когда тому угрожала реальная гибель, в квартиру работника Томского горисполкома стараниями Соткина был подброшен золотой слиток с клеймом Государственного банка Российской империи. Обычно хватало нескольких золотых монет. Золотая мелочь, рассыпанная по всему Томску, не позволяла говорить об обнаружении серьезного клада, но позволяла говорить о сговоре, об укрывательстве ценностей и прочей контрреволюции.