Николай Сергиевский - Семибоярщина

И, мысленно проверив пришедшие в голову догадки по поводу неожиданного приезда в Москву Аленина и сопоставив их с последствиями этого появления, Цыплятев самодовольно улыбнулся и решил, что дело выйдет чисто. Были данные к тому, чтобы отдать стрельцам приказ тотчас схватить молодца. Но этим опрометчивым поступком можно было испортить дело. Дружеских отношений с Роща-Сабуровым пока не следовало портить. Надо было не спеша. опутать молодца паутиной да не дать из нее выскочить. А для этой цели прежде всего нужно было раздобыть верного приспешника, мастера этих дел — Кифу Паука.

— Слышь-ка, Пармен, — обратился боярин к холопу стоявшему у его ног справа в санях. — Ропату [9] Ропата — тайная корчма, сборное место темных людей, притон для азартных игр (в зерно-кости, карты, тавлеи-шашки) и всякого бесчинства. , что за Вшивым рынком, небось знаешь?

— Слышать — слышал, боярин, — нерешительно ответил Пармен, предполагая неожиданную уловку со стороны хитрого и строгого хозяина. — Бывать же самому не довелось.

— Известно, не знаешь ты, где раки зимуют, — насмешливо улыбнулся Цыплятев. — На сей раз пусть будет по-твоему. Узнаю — шкуру спущу. А покуда сбегай-ка в ропату ту да сыщи мне Кифу Паука. Коли там он да не пьян, накажи, добежал бы немедля на двор ко мне. Скоро домой буду. Скажи — дело есть. Да смотри, другим зря не болтай. Не то…

— Слушаю, боярин.

И, зная по давнему порядку, что всякое распоряжение боярина, чреватое иной раз самыми неожиданными! последствиями, должно соблюдаться в строгой тайне, холоп, недослушав угрозы, соскочил с саней, протолкался сквозь «густую толпу и бегом направился в сторону ропаты.

Процессия вскоре вышла на площадь. Когда дровни поравнялись с Лобным местом, гусары развернулись цепью и кольцом окружили его. Стрельцы в два ряда стали между дровнями и местом казни. Тысячная толпа замерла. Сквозь немую тишину заунывно-гудливо доносился похоронный благовест в церкви Меркурия Смоленского, звонивший по боярыне Роща-Сабуровой. Казалось, что этот благовест провожает в могилу и несчастного Харитона, которому суждено было сложить голову на плахе даже без последнего напутствия: об этом второпях забыли.

Палач молодецки спрыгнул на землю, подтянул туже красный кушак, которым был опоясан, и между двух алых лент стрельцов по приступке взошел на помост. Поп Харитон по-прежнему продолжал непрерывно трястись мелкой дрожью. Он хотел встать, но ноги не слушались. Тогда двое стрельцов подхватили его под руки, подняли, но тут он сорвался с места и побежал на помост, согнувшись в три погибели и махая перед собой руками, будто ловя ими воздух.

Палач одной рукой схватил его за рукав, а другой резким движением обнажил шею, сорвав ворот ветхой рясы. Возле березовой плахи Харитон упал на колени.

В это время на помост входил дородный дьяк с выпячивавшимся под шубой толстым брюхом и с бельмом на глазу Он откашлялся, сплюнул и, сняв четырехугольную шапку с лисьим околышем, внушительно обвел единственным глазом толпу и стал читать приговор о казни «попа Харитона» Тот сначала замер, прислонившись к березовому чурбану, а затем, по мере перечисления приписываемых ему преступлений, зарыдал, содрогаясь всем телом, и к концу чтения неудержимыми воплями огласил площадь.

Когда чтение было закончено, Харитон вскочил, упал и, упираясь руками о помост, поклонился земно толпе.

— Православные!. Народ честной!. — судорожным вскриком вырвалось у него: — Видит Бог, не беды — правды хотел я земле Московской… Зло нечестивое обуяло Москву-матушку За царя Дмитрия стоял… За него голову кладу… Тот ли, нет ли — не ведаю… Темный я человек… Правды я хотел Царя православного… Казни изменников, еретиков поганых, супостата-королевича… Православные!.. Во тьме ходите, гибели своей не видите…

Забыв страх перед смертью, не обращая внимания на то, что палач резко схватил его за плечо, Харитон выпрямился и звучным голосом, боясь, что ему не дадут договорить, весь преображенный в порыве предсмертной отваги, торопливо кричал свои признания и обличения.

Боярин Цыплятев нетерпеливо махнул рукой. Палач сбил несчастного Харитона с ног, голова его упала на плаху, сверкнул высоко в воздухе топор, палач с озверелым лицом закусил губу, выдохнул густым звуком воздух, как дровосек при взмахе топором о полено… Толпа ахнула. Послышались истерические женские вопли… Миг, и все было кончено…

— Так бы и изменников! — раздался из толпы тот же отчетливый голос, что раньше слышался возле саней боярина Цыплятева.

— Казнь изменникам! — глухо подхватил другой.

Но теперь Цыплятев на звук этих голосов не посмел обернуться: слишком явно ощущалась народная ненависть. Он поспешил сесть в свои роскошные сани и приказал погонять лошадь. Дома ему надо было переодеться в смирное [10] Темное, траурное. платье ради похорон и поговорить со своим приспешником.

Паук уже дожидался боярина в ограде его богатых хором.

Боярыня Феодосия Панкратьевна Роща-Сабурова хворала с осени. Ее, тихую, богомольную и впечатлительную от природы, растревожили наступившие в Москве грозные события последнего времени. Первый резкий припадок той лихой болезни, которую приглашенная баба ведунья-зелейщица [11] Зелейщица, ведунья — знахарка, лечившая при помощи трав. Наська Черниговка назвала «френьчуг» [12] Нервная болезнь с обмороками и припадками. , случилась с ней в ночь на 19 августа, когда Матвея Парменыча, в котором она души не чаяла, постигла большая беда, хотя Феодосия Панкратьевна давно ее ожидала. Были тому недобрые приметы: все ей по ночам куроклик [13] Пение курицы. слышался и виделись тяжелые сны. Особенно преследовал сон о том, как будто гроб убиенного царевича Дмитрия по улицам Москвы по воздуху шествует, стучится сторожким жутким стуком в окна хором боярских, которые его не пускают, а Матвей Парменыч и рад бы окно открыть, да руки у него связаны. Справлялась Феодосия Панкратьевна об этих снах потихоньку от мужа в гадальных тетрадях — Рафлях [14] Название гадальных книг. в книгах «Аристотелевы врага» и «Шестокрыле» и все плохие предзнаменования вычитывала.

А с Матвеем Парменычем случилась вот какая беда.

Восемнадцатого августа бояре присягали в Успенском соборе новому «государю», королевичу польскому Владиславу Матвей Парменыч туда не пошел. Он стоял на том, что надобно всей землей выбрать русского царя, склонялся в сторону избрания одного из Романовых, особенно укрепился в этой мысли после явно принудительной высылки митрополита Филарета под Смоленск в посольство; еретика же королевича Владислава, а тем более отца его Сигизмунда знать не хотел. Однако из собора за ним послали — пришел боярин Цыплятев. Матвей Парменыч и тут не пошел, плюнул и велел свой ответ передать Федьке Андронову Цыплятеву, как-никак был он родственник, хотя и десятая вода на киселе, следовало бы смолчать. Но не тут-то было Матвей Парменыч сыграл ему на руку Дело в том, что Цыплятеву, хотя он был и стар, и страшен, как семь смертных грехов, полюбилась единственная дочка боярина красавица Наташа. Сколько раз хотел Цыплятев засылать сватов, сколько раз сам заговаривал, но все получал поворот от ворот За два дня до случая с Матвеем Парменычем, в праздник Успения Богородицы, пришел Цыплятев хмельной (а зашибить он любил) и пристал: отдай да отдай за него Наталью Осерчал Матвей Парменыч.