Илья Сергиевский - Параллельно

Если вы собираетесь это читать, то не надо. Так ведь у Бегбедера? Ничего вы тут не найдёте, но и не потеряете. Впрочем, если у вас есть какие-то планы на неделю, остановитесь и шарахните винишка. Алкоголь в малых дозах безвреден в любых количествах. Уверяю. Я тысячи раз так делал.

Может, и планов после не будет. И именно где-то здесь тончайшая грань между «чуть пригубить» и «в процессе прочтения просто налупиться в слюни». Но мы эту грань не перейдём. Ибо чётко есть понимание, где кончается удовольствие и начинается срам.

А зачем планы такие, если вино важнее их? Вот задайте этот вопрос себе. И жизнь ваша станет проще. Любое действие без плана верное. Это вообще ДЗЕН.

Ну что ж, как вы уже поняли, речь пойдёт о жизни в Питере. Этот город излечивает от выгорания. Пожив в нём, однозначно скажете городу спасибо. Спасибо, Питер, за ответы. Ну, если не забудете вопросы, конечно.

Я живу в центре Питера.

Нет, не на Невском. Как можно жить на Невском?

Брррр. Я живу на одной улице, которая с Невского начинается и заканчивается на другой через километр. Улица эта в липах и немножко так сабелькой загибается к Невскому проспекту. Самым кончиком. Так кокетливо мизинчик оттопыривают, когда чай-кофе пьют манерные люди.

Фаллический изгибец такой. Изгибон. Для задоринки.

Эта улица кокетливая. Факт. Раньше она называлась Надеждинская.

От Надежды. Не Наденьки. Сестры Веры и Любви. А надежды. Последней. Тут когда-то была больница, куда свозили людей с чахоткой со всего Питера. И ничего у них не оставалась, кроме неё, родимой. Надежды.

А до этого… Если штопором вскрыть время и как пробку вытянуть прошлое. Она называлась Средним проспектом. Ого! А ещё один виток. Средняя полковая. Ух, ты. А ну глубже – Шестилавочная.

ШЕСТЬ лавок стояло. ОГО. Вот интересно же где? И чем торговали? И всё? Нет. Средняя першпектива ещё. Ух. Всё, кажется. Дальше просто дорога в лесу.

Когда на улице этой многоликой что-то делают с асфальтом, иногда можно увидеть старую мостовую. Она тут же. Где и была и никуда не делась. КТО БЫ МОГ ПДУМАТЬ, ЧТО ЕЩЁ СТО ПЯТЬДЕСЯТ ЛЕТ НАЗАД ДЛЯ ТОГО, ЧТОБЫ ЕХАТЬ, НУЖНО БЫЛО ЗЕРНО И СЕНО. А ВОТ СЕЙЧАС ЖИДКОСТЬ.

Невский я не вижу. Если с балкона вправо смотрю. Мизинчик мешает. Ну, так и потеря невелика.

Вторая же улица слева сразу начинается. Почти под балконом. И прямая, как меч, летит с Литейного проспекта до Суворовского. Сомнений нет, Литейный – это гарда меча, а всё остальное клинок. Летит клинок в длинном выпаде мимо Таврического сада. И, неожиданно согнувшись, возле Суворовского музея всё же протыкает Суворовский же проспект насквозь и вязнет в каких-то уличных кривых кишках, чуть не достав до Невы. Всё же это не меч, а сабля. Хотя, возможно, и меч, но может, и сабля.

Туше!

Улица эта по лютеранской кирхе называется. Кирочная. Она тут, рядом. Тоже за углом. Древняя. Можно сказать, с самого начала и видела всё. Загадочная и таинственная, словно пустая коробка.

На моих улицах страсть как много замечательных людей жило. Есть подозрение, что этот процесс, кстати, и не останавливается.

Вот, кстати, прямо на доме моём висит доска мраморная дядьке, который что-то изобретал с воздушными шарами. Как Жюль Верн и братья Монгольфьер. Первый, конечно, ничего не изобрёл, но написал про шары столько, что теперь если шар воздушный, то и Жюль Верн тут же.

На перекрёстке через пятьдесят метров жил Маяковский.

Маяковский! Володя. Глашатай революции! Прошу заметить. Тут он ЖИЛ. А умер насмерть в другом каком-то месте. Глашатай? Вот тоже слово. То ли Глаша, а то и Шалтай-Балтай.

Гикнуться можно просто. Это ж надо такое вообразить!

«Облако в штанах»! Но это всё же лучше, чем дым в голове. Или туман в заднице.

А за углом ещё хуже. Там Преображенский собор. И у него с одной стороны Корней Чуковский жил. Тот самый, который в умывальнике видел Мойдодыра. В стране Лимпопо доктора Айболита. Муху Цокотуху и ещё много всякой здешний дичи. Ещё он писал про тараканов, и я понимаю почему. Корнея уже давно нет, а вот тараканы имеются. Вполне возможно, кстати, что те самые.

У меня написать так никогда не выйдет. Богом клянусь. Гений, одним словом. Таракан, таракан, тараканище.

Сука, столько денег уже перевёл на тараканов этих. Борьба идёт до сих пор с переменным успехом. Но нечестная, если положить руку на сердце. Я-то и выше, и сильнее, и запрещённое оружие применяю. И всё же проигрываю.

В чём сила, брат? Я думаю, в похеризме. Тараканам похер. Они и сильней.

А с другой стороны чётко по диагонали от Корнея Бродский. Иосиф. Самый известный ленинградский тунеядец и поэт.

Говорят, что он невероятный. Судя по всему, до понимания его невероятности я ещё не дорос. Есть куда двигаться. Впрочем, он тут с рождения. И у него фора. Два слона, ферзь и джокер.

Я каждый раз, проходя мимо, смотрю на его балкон с недоумением. Бродский мне не нравится.

Вот ведь хотел забыть про него, но сказал.

Кстати, даже сам наш президент зачем-то родился тоже здесь. Рядом с Леонидом Утёсовым. Но быстро уехал.

И стал президентом России. Три раза!!! Или четыре раза?

Доски пока нет.

А дальше по улице вообще, прости господи, сам Хармс.

Хармс!!!

Это первый поэт, который разорвал мой неокрепший жидкий мозг своей питерской дурью. Я раньше думал, что он сумасшедший, если честно.

Но нет, я тут пожил. Всё нормально.

Тут так! И не иначе!

Я не работаю. С Бродского беру пример. С Нобелевского лауреата. Кстати, вот не слышал я ни разу, чтобы лауреатом премии этой вдруг стал слесарь. Или токарь. Или просто водитель чего-нибудь.

Но мне это жить не мешает. Скорее, наоборот. Нет ни плана жизни, ни порядка в ней. Вы думаете, вот легко просто жить и не иметь плана жизни? И порядка?

Да!!!

Это охерительно.

Живёшь! Живёшь и живёшь. Словно хочешь кого-нибудь удивить.

Везде люди, люди, люди и рюмочные.

Как вы считаете, здесь можно думать о вечном?

Ну а где ещё? Вот разве что в горах или на море. Так этот город и есть море. Да и горы тоже.

Мой дом красноватый. Прекрасно-уродливый. С балконами. С железной крышей и какими-то круглыми окнами на чердаке. Двумя.

Оттуда вылетают голуби и рассаживаются на карнизе двухэтажного дома напротив. В моём районе это самое большое голубиное скопление. Их много, так что они вытоптали целый газон, и на нём весной трава уже совсем не появляется.

Их кормят. Многие. Но есть один чел, которого они начинают встречать издалека и нарастающим трепыхающимся облаком окутывают его. Они его знают как родного. Как своего.

Я давно наблюдаю за ним, а вот историю его узнал только недавно.

Она проста и незатейлива. Как всё прекрасное.

Жил-был один человек. И у него умерла жена. И приснилось ему, что она стала голубем. Вот, собственно, и вся история.