Николай Алексеев - Лжедмитрий I

— Великая государыня, свет Мария Юрьевна, Всевышний своей десницей указал государю и великому князю Димитрию Ивановичу на тебя. Взойди на свой престол и царствуй над нами вместе с государем Димитрием Ивановичем…

Гордо подняла голову Марина Мнишек, подошла к престолу, села с улыбкой. Михайло Нагой перед ней шапку Мономаха держит. Марина на Димитрия посмотрела, а он ей по-польски шепнул:

— Целуй.

Наклонилась Марина, губами к золоту приложилась. Холодный металл, шапка, опушенная мехом, пахла тленом… Вздрогнула Марина, отшатнулась, побледнела. От бояр это не укрылось, зашушукались:

— Случилось-то чего?

— Да-а… Не к добру…

Но Отрепьев вида не подал, кашлянул в кулак, поднялся. Сказал духовнику:

— Неси шапку в храм.

И по коврам, по бархату двинулись в Успенский собор венчать Марину на царство.

Народ на Ивановской площади толпится. Ему в храме нет места. Глазел люд и диву давался, меж собой переговаривался громко:

— Господи, такого отродясь на Руси не бывало, чтоб царицу на царство венчали…

— На латинский манер это!

— Воистину погубит самозванец Москву. Не для того ли и крепостицу возвели?

За неделю до свадьбы шляхтичи пировать начали. Их Отрепьев питьем не ограничил. Куражились паны:

— Не московиты на Москве хозяева, а мы!

И буянили, затевали шумные драки.

Велел Отрепьев на царской поварне пироги с вязигой печь и в день свадьбы люд московский кормить. Но чтоб за столами не засиживались, хлебнул пива, на заедку пирога пожевал и в сторону, дай место другому.

Для догляда выставили к столам дюжих стрельцов, кто во второй раз сунется, того по загривку лупили.

Припрятал Варлаам кусок пирога в широкий рукав власяницы, за другим потянулся. Стрелец монаха наотмашь в ухо. Отлетел инок, в голове звон, в очах мельтешит, и из рукава пирог куда выпал, не сыскать.

Сызнова к столу пробираться было боязно, судьбу испытывать. От стрелецкого кулака и смерть принять немудрено. Напялил Варлаам клобук, вздохнул: знатное свадебное угощение у царя Димитрия!

А молодая царица свое веселье замыслила, машкерад с переодеванием. О том загодя бояр и панов оповестили, дабы они костюмы особливые шили и маски клеили. Сама Марина пожелала отроком нарядиться.

Боярам ряженые не в диковинку. Ряженые и скоморохи на ярмарках и торгу люд потешают, а тут по царицыной прихоти боярам на лики разные звериные рыла приказано напяливать. Шляхте для зубоскальства!

Патриарх Игнатий молебен служил, а шляхтичи переговаривались, смеялись.

— Срам! — возмущался Голицын.

— Глумление латинское, — тряс бородой Шуйский.

Раздвинув плечом князей, между ними протиснулся Басманов. Склонился к Шуйскому, шепнул:

— Слыхивал, будто дворня твоя числом возросла, князь Василий Иванович?

Шуйский голову поднял, в душе оборвалось что-то. Улыбается Басманов, а очи холодные, немигающие. Выдержал Василий Иванович басмановский взгляд, ответил:

— Не дворня, Петр Федорович. Холопы из ближних сел на царское празднество глазеют.

— Эвона, а народ иное болтает…

Не закончил, к Голицыну повернулся:

— И твои, князь, холопы на Москве?

— Истинно! — Голицын развел руками. — Дурь холопья. Наслышались про государевы пироги.

— Прытки холопы у вас. Ахти! Что до моих, так они дале деревенек не хаживают… А почто вы своих холопов, князюшки, винцом спаиваете, аль от щедрот? — И, не дожидаясь ответа, отошел.

Поиграл Басманов с Шуйским и Голицыным в кошки-мышки, озадачил. У князей куда и покой подевался.

— Ох, унюхал, треклятый!

— Догадывается, — бормотал Голицын.

— Пес! Промедли — и с дыбой познаемся.

— В самый раз начинать, — прошептал Голицын и оглянулся. — Пойти упредить Микулина.

— Иди, — решился Шуйский. — Помоги Бог, а я Татищева и Михайлу Салтыкова сыщу…

Собрались, когда стемнело, в хоромах у Шуйского. В горнице свечей почти не жгли. Расселись по родовитости: бояре Куракин с Голицыным, рядом стрелецкий голова Микулин, Михайло Салтыков и Татищев, а с ними сотники и пятидесятники. Князь Черкасский на хворь сослался, не пришел.

Шуйский в торце стола, ворот кафтана расстегнут, маленькие глазки бегают.

Сотник Родион голос первым подал:

— Зазвали-то к чему?

Шуйский промолвил скорбно:

— Самозванец с ляхами и литвой Москву губят, аль не видите?

— Как не видим! — загудели в горнице.

Сотник Родион — свое:

— Но вы, бояре, монаха беглого царевичем нарекли! Ась? Ты вот, князь Василий, припомни, как самозванец еще в Москву не вступил, а ты его принародно царевичем Димитрием величал.

— Мой грех, — Шуйский склонил голову набок, — В злобе лютой на Годуновых говаривал. Однако не я ль голову на плаху нес, первым самозванца уличал?

— Будя вам препираться! — постучал посохом Куракин. — Время приспело с иноземцами и вором посчитаться, Москву от скверны очистить.

— Докуда глумление терпеть? — взвизгнул Михайло Плещеев.

— Теперь уж скоро, — сказал Голицын и покосился на Микулина. — Вона стрельцы своего часа ждут.

— От Ивана Грозного стрельцы у царей в почете, а этот литву и ляхов приблизил! — выкрикнул маленький худой сотник в стрелецком кафтане и островерхой стрелецкой шапке. — Нас из Москвы по иным городам расселить замыслил, а на наше место иноземцев взять!

— Не допустим! — погрозил кулаком Микулин.

— Чу, — насторожился Михайло Салтыков и поднял палец. — Слышите?

В горнице затихли. Во дворе за стенами княжьих хором гудели голоса.

— Холопы мои, набата ждут, — успокоил Шуйский.

И будто услышали его слова на звонницах. Разом, тревожно ухнули колокола по всей Москве.

Поднялся Шуйский, воздел руки:

— Господи, услышь молитву нашу!

С шумом встали остальные:

— Боже, помоги!

Распахнулись ворота усадеб Шуйского и Голицына, Куракина и Салтыкова, Татищева и других бояр, выплеснули не одну тысячу оружной челяди. Князь Василий Иванович загодя велел поднести своим холопам для сугрева крови по доброй корчаге, разгорячил мужиков. Ревели в тысячи глоток:

— Да-авай литву!

— Ляхов ищи!

Растекались по улицам и переулкам, ломились в дома, где жили паны, дрались осатанело со шляхтичами, волокли на расправу. С посадов, размахивая факелами, мчались на подмогу ремесленники.

Услышал Варлаам набат, выскочил из церковной сторожки. Подхватила его людская толпа, закружила, понесла. И не чуял, что бежал к своей смерти.

А она на него из-за угла наскочила верхоконными шляхтичами и толстым гетманом Дворжицким. Сшиблись шляхтичи с толпой, саблями замахали. Варлаам подпрыгнул, ударил гетмана железным посохом, и, отпустив поводья, кулем свалился с лошади Дворжицкий толпе под ноги. Но не увидел этого монах, секанул его гайдук саблей, и упал Варлаам замертво.