Николай Алексеев - Лжедмитрий I

Отрепьев глаза открыл, посмеялся сну. Причудится такое!

Вдали забрехала собака, донесло дымок. В предчувствии отдыха Григорий приободрился, пустил коня рысью. Издали завиднелась корчма. Она стояла у самой дороги, огороженная высоким тыном.

У ворот Григорий спешился, ввел коня под уздцы, привязал к обглоданному добела стволу дерева, осмотрелся.

Во дворе навесы и сарай, копенка сена — и ни живой души. Бревенчатая корчма наполовину вросла в землю.

Пригнувшись под низкой притолокой, Отрепьев толкнул покосившуюся дверь. В нос шибануло чесночным духом, прокисшей капустой. В корчме пусто и полутемно. Дубовый, давно не мытый, засиженный мухами стол занимал половину корчмы. В углу погасший очаг.

— Эй, есть тут кто, отзовись! — позвал Григорий.

За стеной забубнили голоса — и снова тишина. Отрепьев подошел к очагу, поковырялся в холодных углях. Видать, редкие путники заглядывали в корчму.

— Будет ли здесь приют? — снова подал голос.

В противоположной стене с нудным скрипом отворилась неприметная дверь.

— Таки я уже здесь, достопочтенный пан.

И тощий старый корчмарь в засаленной кацавейке предстал перед Отрепьевым.

— Чего хочет достопочтенный пан?

— Зажги печь да накорми, — сказал Григорий и ладонью провел по щеке.

В душе посмеялся над собой. Непривычно: весь лик до синевы выскоблен. Ну да ничего не поделаешь, надобно привыкать обряжаться на шляхетский манер.

Окликнул уходившего корчмаря:

— Коня в тепло поставь да не забудь овса засыпать.

И стал дожидаться еды.

Гремя поленьями, у очага завозилась толстая девка, зажгла огонь. Григорий скинул кунтуш, повесил на колок, присел у стола. Засмотрелся, как пламя лижет березовые поленья. Задумался… Полгода миновало, как князь Голицын раскрылся перед ним. И с того часа круто изменилась вся жизнь инока Григория.

Отрепьев знал, Годунов добром не вернет ему престол. Впереди нелегкие испытания, но он готов к ним…

Снова появился корчмарь, нашумел на девку:

— Ай-яй! Что ты, Фира, за дура? Ты хочешь воз дров выпалить! Не видишь, достопочтенному пану жарко!

Повернулся к Отрепьеву. Тот сказал:

— А что, хозяин, есть ли у тебя какая еда? У меня злотые найдутся, — и потряс кошелем.

Корчмарь оживился.

— О, достопочтенный пан богат. Пан не истинный шляхтич.

Отрепьев рассмеялся:

— Тебе откуда вестимо, что я не шляхтич?

— Ай-яй! — Глазки у корчмаря блеснули лукаво. — Але достопочтенный пан не ведает, какой есть шляхтич? Коли б он был шляхтичем, то не сидел бы смирно за столом. Истинный шляхтич кричал бы на всю корчму, и моя морда испробовала его кулака.

— Эвона! — снова рассмеялся Григорий. — Не больно ты, хозяин, честишь шляхтичей. А все же неси-ка мне еды. Найдется ли она у тебя?

— Как не быть, достопочтенный пан. Фира, слыхала, чего пожелал пан? — И прищурил один глаз. — Пан спешит к князю Адаму?

Отрепьев удивился, корчмарь все знает. Откуда? А тот довольно потер ладошки:

— Так тут одна дорога — к Вишневецким. Пан Адам из всей шляхты шляхтич. А такой вельможный пан не будет же ехать к захудалому шляхтичу?

Усмехнулся Григорий, догадлив корчмарь.

Девка внесла синего от худобы петуха на вертеле, пристроила над очагом, раздула огонь.

— Слушай, хозяин. — Отрепьев указал на вертел, — не сыщешь ли петуха помоложе и пожирней?

— Ай-яй! — обиженно запричитал корчмарь. — И что говорит достопочтенный пан! Таки это не петух, а кура. Она молодая и жирная, как сама Фира. Ай-яй, пан обижает седые пейсы Янкеля.

— Пусть будет по-твоему, — безнадежно махнул рукой Григорий, — жарь свою куру, да проворней, и тащи кринку молока с хлебом.

Ночевали в глухой лесной деревушке. Сколько их осталось позади, когда из Москвы выехали, князь Голицын со счета сбился.

Голицыну крайнюю избу освободили, полати свежесвязанной метелкой смели, чистое рядно постелили. Влез князь, ноги вытянул. Видать, от долгого сидения в колымаге заболела спина.

На полатях жестко. Не то что дома, на пуховиках, ляжешь, утонешь.

Шебаршат тараканы, скребется под печью мышь. Поворочался Голицын с боку на бок, смежил глаза. И какая нужда погнала в этакую даль, да еще к опальному князю? Может, надо было жить себе тихо в своей вотчине да не встревать в эти распри? Так нет! Голицын понимал, дотянулся Годунов до Бельского с Романовыми и Черкасскими, доберется и до них, братьев Голицыных. Так не лучше ли свалить Бориса?

И к Романову князь Василий неспроста едет. Не уразумел он, что замыслил Федор Никитич. Неужели согласен иметь царем вместо Годунова беглого монаха Отрепьева? Человека не боярского рода, а из служилого дворянства?

В полночь прокричали первые петухи. Пробудился Голицын, невмоготу, тело огнем жжет. Доняли клопы-кровопийцы.

Спустился с полатей, шубу накинул, во двор вышел. Небо звездное, чистое. Присел на пенек, положил руки на колени, зевнул. Неподалеку кто-то закашлял, прошамкал:

— Никак, княже, и тобе не спится?

— Избу нечисто держите, — недовольно проворчал Голицын — Клопы заели.

— И, княже, — снова раздался голос старика. — Им, клопищам, все одно чья кровь: хочь смердова, хочь княжья.

— Сколь тебе, дед, лет? — спросил Голицын.

— Я и сам позабыл свои годки. Одно и упомню, когда мальцом на пашню ходил, на Москве княжил государь Василий.

— Это что же, отец Грозного?

— Да уж верно так. А самого Ивана Васильевича Грозного тогда и в помине не значилось.

— Древний ты, дед.

— На то воля Господня, живым в землю не заляжу.

— Скажи, дед, худо жить при царе Борисе? — спросил, меняя разговор, князь Голицын.

Старик долго не отвечал, кашлял. Голицыну ждать надоело. Но вот дед зашамкал:

— Нам, смердам, все едино. — И засмеялся тихо — Аль при ином государе вы, боляре, с нас мене дерете?

Голицын насупился:

— Надоел ты мне, пустомеля.

— Оно и так, — согласился старик, — Ужо и впрямь неразумен я. Не осерчай, старому что малому. А ты спи, болярин.

— Иди, иди, ино покличу холопов да проучу за глупость твою…

К середине лета добрался князь Голицын до Антониево-Сийского монастыря. Монахи обоз с подарками встретили, разгрузили. Игумен долго потчевал князя Василия в своей келье. По случаю приезда дорогого гостя из монастырского подвала достали многолетнего хранения хмельного меда, выпили.

День постный, закусывали икрой щучьей да карасями жареными. Голицыну не терпелось от игумена избавиться. Ему с Романовым поскорей бы встретиться! Наконец улучил время, попросился:

— Дозволь, отче Иона, обитель твою поглядеть да заодно Романова Федора увидеть. Сказывали мне, у тебя он.

— Здесь инок Филарет, и келья его по соседству. А монастырем один любоваться будешь аль со мной?