Николай Алексеев - Лжедмитрий I

— Хлопко — заступник голодного люда.

Князь Туренин прислал Борису письмо. Отписывал воевода, что у Косолапа сила и с одним стрелецким полком его не одолеть. Но он, князь Туренин, Можайска разбойникам не отдал.

Созвал Годунов думу. До хрипоты спорили бояре, эвона до чего распустили холопов, теперь и сладу с ними нет. Наконец урядились: над полками, какие государь на вора пошлет, воеводой будет Иван Басманов.

Покидали Грановитую палату довольные, пусть брат царского любимца Петра Басманова с разбойниками повоюет, не велика честь для окольничего вора одолеть.

Борис патриарху знак подал задержаться. Сошел с трона, уселся с Иовом на одной лавке. Когда закрылась за боярами дверь Грановитой палаты, Годунов отер ладонью влажный лоб, промолвил:

— Уловил, отче, как виляют? Кому-нибудь, только бы не ему заботы. И так каждый.

Помолчал, потом снова сказал:

— Устал я, отче, в коий раз говорю тебе это. Скину с себя бремя царское, в монастырь удалюсь.

Иов от неожиданности отшатнулся:

— Льзя ли так, государь, народом избран ты!

— Сыну царство уступлю!

Положив руку на посох, Иов отрицательно покачал головой:

— Разумен Федор, спору нет, но мудрости еще не взял.

— То с годами приходит, — возразил Борис.

— Истину глаголешь, сыне, всему свой час. Так зачем искушать Федора? Настанет и его день!

— Дожить бы.

— На все воля Божья, сыне.

— Царствование мое вельми трудное, лета голодные, моровые, холопы войну затеяли. Эвона, целое войско противу воров наряжаем.

— Господне испытание, сыне, не ропщи.

Борис молчал, Иов продолжал:

— После ненастья будет и ведро.

— Когда-то? — Годунов усмехнулся, встал. — Прости, отче. Малодушие мое мимолетное. Забудь, о чем говорил я.

— Чую голос государя. — Иов тоже поднялся и, опираясь на посох, потянулся вслед за Годуновым из палаты. На ходу продолжал говорить: — Ныне главная забота холопов унять, в повиновение привести.

Борис повернул к патриарху голову, глянул насмешливо.

— Нет, отче, на воров и Ваньки Басманова предостаточно, а вот уста закрыть, какие о Димитрии слух Пускают, тут и стрельцы не подмога. Но, погодите, — Борис гневно потряс кулаком, — дознаюсь, не помилую! Не погляжу, боярин ли, князь!..

А Шуйский и Голицын как сидели на думе рядом, так вместе и вышли. Оба важные, в высоких собольих шапках, вышагивали, по булыжнику посохами постукивали. В церквах звонили к вечерне, тянулись к Чудову монастырю богомольцы.

Не доходя до Спасских ворот, Шуйский ехидно обронил:

— Како Годуновых припекло! Чай, приметил, князь Василь Васильевич, Семенки Годунова рыло? Будто на поминках сидел. И Бориска ликом сдал.

Голицын ничего не ответил, Шуйский тоже замолчал. Повстречался стрелецкий наряд. Стрельцы боярам поклон отвесили. На Красной площади, хоть время и к вечеру, а бездомного люда было еще много. Голицын неожиданно заговорил:

— Я, князь Василь Иванович, Годуновым недруг, сам ведаешь. Но умишком своим так мыслю: покуда мы воровской бунт не подавили и холопов к смирению не привели, нам, боярам, одного держаться надобно. В этом деле мы Бориске подмога, а он нам…

Перекрыл воевода Иван Басманов дорогу холопскому войску, стал на пути к Москве.

Приняли бой холопы, и был он долгим и беспощадным. Никто никого не мог одолеть. В том бою на глазах у Артамошки был ранен и схвачен стрельцами атаман Хлопко Косолап. В лютой драке на крестьянскую рогатину подняли мужики воеводу Басманова.

К вечеру, когда к стрельцам подоспела подмога, они осилили. Немногим холопам удалось пробиться в леса. С ними ушел и Артамошка Акинфиев.

Короткое по времени восстание Косолапа и его поход на Москву явились сигналом той первой крестьянской войне, какой суждено было разразиться на Руси через три года.

Разбив армию Косолапа, бояре жестоко расправились с непокорными холопами. Вдогон за разбежавшимися повстанцами шли стрелецкие полки. У боярских вотчин и по дорогам, в острастку вольному люду, вешали непокорных, рубили головы. Граяло воронье над трупами. Смрадно на русской земле.

К литовскому рубежу, скрываясь от преследователей, уводил Артамошка ватажников.

С того дня, как бывшую царицу Марию с сыном Димитрием удалили в Углич, а потом сослали в дальний монастырь, Годунов не видел ее. Сейчас Борис боялся и в то же время хотел встречи с ней. Боялся, зная; что будет она винить его в смерти Димитрия, но и с нетерпением ждал, когда привезут Марию в Москву.

Хотел из ее уст самолично услышать о смерти царевича. В душе надеялся заставить Марию принародно подтвердить, что Димитрий давно умер, а слухи о живом царевиче — ложь.

Ночь. Годунов переходил из палаты в палату, держа в согнутой руке горящую свечу. Блеклый свет падал на лицо Бориса. Оно было озабочено.

Следом за Годуновым шла жена Марья, дородная, грузная. Ее мучила одышка, и Борис злился.

Жалобно скрипели под ногами рассохшиеся половицы, кашляла царица. Миновали еще одну палату, — остановились у закрытой двери. Годунов толкнул ее и тут же увидел Марию Нагую, высокую, в черном монашеском одеянии. Она молилась. На скрип двери резко обернулась. Глаза их встретились.

— Здравствуй, царица Мария, — хрипло выдавил Борис.

— Не царица Мария перед тобой, государь, а инокиня Марфа, — сурово ответила Нагая. — Твоими стараниями, царь Борис.

Годунов стерпел.

— И ты здесь, Марья Годунова? — голос у Нагой сделался насмешливым. — Любуешься, до чего довели вы царицу Марию? Гляди, что сталось с женой государя Ивана, — монахиня, старица!

— Не юродствуй, Мария, — выкрикнула Годунова.

Борис отдал свечу жене, промолвил:

— Не надо попреков, Мария.

— Ты ждешь, Годунов, чтоб я все забыла? Нет! — Инокиня подняла руку. — На том свете помнить буду!

Борис дождался, когда она замолкла, сказал:

— Не виновен я, царица Мария, в смерти сына твоего Димитрия.

— Не виновен? — инокиня подалась вперед. — Не виновен, говоришь? А в Углич нас сослали не по твоему ли наущению? А в монастырь меня заточили не твоими ли происками? Вы, Годуновы, во всех моих бедах повинны. На вас грех! — Перевела дух, спросила строго: — Зачем потревожил меня, государь? Зачем велел в Москву привезти?

Годунов долго молчал, тер лоб, наконец вымолвил:

— Скажи, Мария, видела ли ты, как умер царевич Димитрий?

— Почто вопрошаешь? Аль не знаешь, что без меня это приключилось? Я мертвого уже целовала. К чему любопытство твое столь позднее, Борис?

— Царица Мария, не буду лукавить, может, известно тебе, злые люди слух пускают, что жив царевич.

— Жив? Димитрий? — Нагая отшатнулась, перекрестилась.

Годунов печально усмехнулся:

— Так это, Мария. Боле того, чудовский монах Отрепьев Гришка, бежавший в Литву, царевичем Димитрием назвался…