Георгий Андреевский - Повседневная жизнь Москвы в сталинскую эпоху, 1920-1930 годы

В выходившем в Москве журнале «Культурное строительство» за 1929 год излагались мечты о Москве 2029 года. Предполагалось, что над Москвой из стекла или из другого, более нежного материала будет возведен купол. Он будет укрывать город от дождя и снега, а в хорошую погоду — убираться. Когда будет жарко, жители столицы смогут на специальных подъемниках подниматься на такую высоту, на которой им будет прохладно. Там будут оборудованы места для отдыха. Внедрение в жизнь телеаппаратов позволит москвичам не ходить в гости и на деловые свидания, а встречаться, с кем они хотят, не выходя из дома, и тогда на улицах и в транспорте станет меньше людей. Самолеты будут летать из Москвы во все части света!

Авиация уже тогда входила в жизнь и становилась символом социалистического строительства. В 1924 году Троцкий сказал: «Война будущего — это авиация, помноженная на химию».

В двадцатые годы вообще процветало то, что в последующие годы будет предано анафеме. На станции Жаворонки под Москвой еще в 1930 году существовала Центральная станция по генетике сельскохозяйственных животных. Кое-где красовался лозунг «Генетика — путь к улучшению животноводства». В 1927 году Московский губернский суд оправдал врачей-гомеопатов, сославшись на то, что гомеопатия не является лженаукой.

То, что стало входить в жизнь в шестидесятые-семидесятые годы, появилось в двадцатые. Например, в 1925 году в криминологическом институте профессор В. П. Санчов производил опыты по применению киносъемки для раскрытия преступлений, снимая места происшествий и следы преступления.

К изобретательству потянулись и малообразованные люди. Русский эмигрант К. Борисов в своей книге, о которой мы уже не раз говорили, писал о том, что Россия в 1923 году страдала двумя болезнями: малярией и страстью к изобретениям. Он отмечал, что в Москве различные технические комитеты завалены проектами электровозов, подводных дредноутов, летающих автомобилей, а один крестьянин изобрел деревянный велосипед, после того как в каком-то журнале увидел фотографию настоящего. «Девяносто девять процентов из всех этих проектов, — писал Борисов, — безграмотный бред. Народ изобретает то, что давным-давно изобретено».

Конечно, за изобретателей обидно, но не обидно за человеческую мысль в России. Она зашевелилась, задвигалась, забурлила. В 1927 году крестьянин Кобецкий изобрел ветряной двигатель для мельницы, крестьянин-самоучка Кузнецов, тот, который помог отремонтировать знаменитому летчику Российскому самолет, когда тот сделал вынужденную посадку в его деревне, сконструировал пропеллер для аэроплана, лучше французского, как писали газеты. Он же изготовил самолетные лыжи, усовершенствовал вентилятор. В 1925 году машинист Казанцев придумал железнодорожный тормоз не хуже тормоза Вестингауза.

Первый московский небоскреб — здание «Моссельпрома», стоящее на стыке Калашного и Кисловских переулков, покрасили синей и черной краской так, что создавалось впечатление, будто здание это сделано из стекла. К тому же от того, что черной краской были проведены вертикальные линии, здание казалось еще выше. Очень уж хотелось нам перегнать Америку.

В 1924 году Арсений Авраамов решил сыграть «Интернационал» и «Варшавянку» на органе заводских труб. Ему предоставили такую возможность. Руководил своим «оркестром» Авраамов во дворе МОГЕСа. Однако техническое несовершенство созданного им инструмента сделало мелодии революционных песен неузнаваемыми для широкой публики. Но кое-какой шум все-таки получился. «Опыт сделан, — писал немного удовлетворенный Арсений Авраамов в журнале «Художник и зритель», — сделан на скромные двадцать червонцев, отпущенных МК на все расходы. Это доказывает отсутствие в замысле утопического элемента. Затратив несколько большую сумму, приспособив к гудкам клавиатуру для сольного исполнения, мы сможем иметь грандиозный паровой орган, готовый к услугам Москвы в любой торжественный момент революционного быта. А быть может, внедримся и в бытовые будни, приветствуя «Интернационалом» начало и конец каждого рабочего дня, оповещая столицу о точном времени и вообще вытесняя и заглушая колокольный звон старой культуры рабочим ревом гудков и сирен, самим тембром своим, много говорящим пролетарскому сердцу». Но идее Авраамова не суждено было осуществиться, да и город стал слишком шумным, чтобы его смогли перекричать заводские гудки.

Какие бы фокусы и изобретения ни выдумывали люди, самым интересным в городе все же были они сами, их поступки, замашки, привычки.

Вообразите такую картину: 3 марта 1928 года. Весенний солнечный день. На Страстной (Пушкинской) площади продаются разноцветные воздушные шарики. Вдруг одна связка шаров, их в ней штук двадцать, вырвалась из рук продавца и полетела в небо. На высоте десяти — двенадцати метров связка зацепилась за телеграфный столб. На площади толпа. Все смотрят на шары и ждут, что будет. Несколько энтузиастов карабкаются на столб. Наконец одному удается достать связку. Он, довольный, спускается на землю и вручает ее продавцу. Толпа расходится. А в наше время стал бы кто-нибудь взбираться на телеграфный столб за воздушными шариками? Сомневаюсь.

Или вот такая картинка: сидит беспризорник на каком-нибудь Сухаревом рынке и через нос протягивает веревочку, из одной ноздри в другую. Фокус? Фокус. А секрет прост. У беспризорника от постоянного нюханья кокаина («марафета») сгнила носовая перегородка и ноздри стали совмещенными.

Показывали люди чудеса и более серьезные. В 1923 году в кинотеатре «Форум» на Колхозной площади выступала Нина Глаголева — «живой арифмометр», как ее называли. Она извлекала за две-три секунды кубические корни из девятизначных чисел, возводила на глазах публики без записей и подсказок в квадрат трех- и четырехзначные, запоминала длинный ряд цифр в любом направлении.

Не успела Нина закончить свои гастроли, как в 1924 году в Москву из Владивостока родители привезли на консультацию к столичным светилам сына — мальчика четырех лет и восьми месяцев от роду по имени Витя. Умственное развитие Вити соответствовало его возрасту, но физическое ушло далеко вперед. Ростом он был с двенадцатилетнего и производил впечатление взрослого мужчины. У него отросли усы, борода. Говорил он густым басом. Мышцы его были развиты чрезвычайно сильно, как и половые органы. Ребенком заинтересовались профессора и медицинские сестры. Но вернуть ему золотое детство не смогли. Нянькам, с которыми он гулял, приходилось не просто. Когда мальчик хотел «пи-пи», они бежали с ним домой. Обращаться с ним в этом случае как с маленьким было небезопасно. Могли заметить посторонние и устроить скандал, позвать милицию.