Александр Савельев - Сын крестьянский

— Много, ох, много!

— Добро! Новых и старых лупить станем!

На следующий день к Калуге подошла большая группа безоружных людей. Их впустили в башенные ворота.

Перед глазами собравшихся предстала страшная картина. У ворот стояли грязные, почти голые, с отрезанными носами и ушами пленные.

Явился Болотников. Один из них молча протянул воеводе бумагу. Иван Исаевич, содрогаясь, поглядел на изуродованных людей и взял грамоту.

«Как содеяно с сими гилевщиками, коих зришь ты, такая и тебя, вора Болотникова, с твоими сподручными, судьбина ждет, да и еще горше, ежели в разум не войдешь, не отдашься на милость великого государя нашего Василия Иоанновича».

Писал Мстиславский.

Глаза Ивана Исаевича горели лютой ненавистью. Он приказал увести несчастных и накормить.

Болотников собрал в кремле войска и калужан. Когда он говорил, его голос дрожал от волнения и гнева.

— Други ратные! Горожане калужские! Слушайте и иным передайте, коих нет здесь. Снова война! Туча по-надвинулась. Время тяжкое начинается. С Иваном Шуйским мы посчитались. Ныне иные с им съединились: Мстиславский, да Скопин-Шуйский, да Татев князья. Ведаю: самый младший, самый разумный — Скопин-Шуйский. Если бы верховодил он, стало бы дело горше. Наша удача, что он не главный воевода. Мстиславского же Истома Пашков под Троицком бил, когда с нами заодно стоял. А Татев князь не ахти какой воитель. Так что страшен черт, да милостив бог. Я чаю, и тут отобьемся.

Голос воеводы зазвенел, как металл, глаза засверкали.

— А чтобы вы гневливее стали, покажу я вам, что вас ждет, если в полон ко Мстиславскому попадете.

Он махнул рукой. На площадь вывели обезображенных гилевщиков. Колыхнулся народ, как взволновавшееся море. Загудел от гнева и злобы.

Один из приведенных с отрезанным носом поднялся на помост.

— Люди русские! Это Мстиславский, изверг рода человеческа, приказал нас уродовать. И скажу я вам: не сдавайтесь ему, бейтесь с им, змием, до скончания его либо вашего. А мы, люди несчастные, будем биться с мучителями люто до последних сил. Так я сказываю, брате безносы, безухи?

— До скончания, люто…

Веселый чернец — воин из Троицы-Сергия, на этот раз пасмурный, как туча, закричал:

— Гибель ворогам!

— Гибель проклятым! — прокатилось по толпе.

Воины и калужане расходились с площади, потрясенные до глубины души. На их суровых лицах было непреклонное желание отомстить.

Дня через три начался приступ. Мстиславский приказал послать стрелецкие полки Татева. Красные и синие прямоугольники с ревом двинулись к острогу. Их окутала туча снега, поднятая попутным ветром. Защитники притаились на стенах, зорко следили за надвигающимися стрельцами.

— Ишь орут, видно, пьяные!

У острога строй стрельцов спутался. Стали видны озверелые лица. У многих были лестницы с крюками; прикрывались щитами, иные несли, мешки с песком на головах. Шум ветра, крик, выстрелы слились в сплошной грохот и рев. Прорывались крики:

— За царя!

— Бей!

— Глуши воров!

Защитники острога отвечали молчанием. Как будто город вымер.

Когда стрельцы показались у завалов, раздался громкий и властный голос Болотникова:

— Пали!

Дымом окутались стены. От гула десятков кулеврин, гаковниц, пищалей содрогнулась земля. Облако снежной пыли, стоявшее над полем, смешалось с пушечным дымом, пронзаемым молниями огней. Пушки били в упор, выкашивали ряды наступающих.

У стрельцов пошла сумятица. Поле покрылось убитыми, стонущими и ползающими ранеными. Валялись лестницы.

Ветер стих. Снег усилился. Он засыпал поле, трупы. На стенах острога вновь стало тихо, будто ничего не произошло.

Через два дня осаждающие стали палить по острогу из мортир чугунными и каменными ядрами, разворотили надолбы, разрушили палисад между двумя рвами, стену острога. На приступ пошли полки за полками.

Наступающие раскидали деревянные завалы, ринулись через заснеженные рвы, ворвались в город через пробоину в стене.

Повстанцы дружно бросились навстречу. Безносые, безухие носились среди врагов — страшные, беспощадные. Один из них, ранив вражьего сотника, завопил:

— Он, ирод, мне уши да нос резал! — и начал с остервенением рубить его топором. Отхватил голову, поднял ее за волосы и далеко отшвырнул.

Ощетинилась рогатинами калужская дружина.

— Ну-ка, воины, не посрамите родной город! — крикнул Болотников. — Э-ге-ге, Козельск тронулся, жарко будет!

Часть вражеских войск была искрошена у пробоины в стене, часть ринулась назад. Вдогонку повстанцы били из пушек, из самопалов. Приступ захлестнулся.

Ночь после сечи была темная, вьюжная. Слышался вой волков, справляющих пир на поле битвы.

Повстанцы ночью быстро восстановили разрушенную стену, вновь укрепили надолбы, завалы, палисад между рвами.

Князь Мстиславский заперся у себя, целый день никого не принимал. «Хитер вор, лукав, многорассуден, силы у него немало. Плохо дело!» — думал он с горечью.

Князь же Иван Шуйский после ратной прорухи Мстиславского повеселел.

— Вот те и первый боярин, воитель преславный, — говорил он князю Мезецкому. — Подмога он мне пока праховая. А при встрече с какой гордынею держал себя… То-то!

В Калугу из ближних городов пришли на помощь новые дружины. Прибыли также ратники из сел. Прикатили на лыжах три тысячи здоровенных мужиков: лесорубы, смолокуры, охотники что ни на есть из самых лесных трущобин. Пробились они в ночном бою со стороны Оки через вражьи заслоны.

Болотников встретил всех приветливо. Приказал вина выкатить. Дружинники остались довольны приемом. Лица, поросшие дремучими бородищами, сияли.

— Ай да Иван Исаич!

— Мил человек да уважителен!

— Не по милу хорош, а по хорошу мил!

— Душа нараспашку!

Ночью перебежал к Болотникову сотник. Провинился он у князя Мстиславского. Тот приказал бить его батогами, из начальников перевел в ратники. Сотник сообщил:

— Заутра великий приступ ждите. Народ на убой кормят, поить вином перед сечей станут.

Болотников велел подбавить на стены острога и в башни пушек.

Перед приступом у Мстиславского было совещание. Молодой Скопин-Шуйский, в алом атласном кафтане, плотный, круглолицый, убежденно и твердо доказывал:

— Воеводы! Понаделаем пушками пробоин в остроге и всеми силами навалимся. — Называя цифры, численность войск, царских и народных, он деловито продолжал: — Все на их бросимся, сомнем.

Мстиславский, в сером кафтане и сам какой-то серый, хмуро, исподлобья, поглядел на Скопина-Шуйского и резко оборвал его:

— Яйца курицу не учат. Мне надобно и для запасу воителей держать. Столько войска в бой не пущу. Князь Шуйский из своих полков прибавит, вот и хватит.

Он зло заключил: