Нина Молева - А. Г. Орлов-Чесменский

— Сказывали, господин Левицкой содержать их взялся.

— Государь! Мой государь! Это правда?

— На этот раз правда, Катенька, все правда!

— Но можно ли доверять гонцу?

— Его прислал Платон Зубов.

— Да, да, если Платон Зубов… Но государыня?

— Она еще дышит. Всего лишь дышит, Катенька!

— Без сознания? А если очнется?

— Не может очнуться. Теперь уже не может. Удар. Она без языка, движения и сознания.

— Боже, невозможно поверить. Столько лет! Столько лет!

— Мне сорок два года, Катя. Это уже порог старости.

— Вовсе нет, государь! Вы в полном расцвете сил… и наконец-то свободны!

— Ты всегда умеешь сказать главное: да, свободен! Совершенно свободен! И я сумею показать, в каком монархе нуждается Россия.

— В этом никто не сомневается, мой государь. Вы спешите в Царское Село? Вы разрешите мне…

— Ехать со мной? Я приказываю. Вы были и остаетесь моим самым близким и верным другом. Так что поторопитесь.

— Я только найду траурное платье.

— Мелочи! Вы поедете так, как есть. Мы должны как можно скорее взять все в свои руки. Где же кареты?

— Они ждут, ваше императорское высочество.

— Высочество?! Вы с ума сошли! Впрочем, все впереди. Едем же, по дороге расскажете подробности.

— Их совсем немного, государь, и все они со слов Василия Чулкова.

— Это не имеет значения. К тому же у Чулкова, несмотря на старость, глаз куда какой острый.

— Ваша матушка утром встала как обычно, умылась, обтерла лицо свое льдом.

— Тщетные попытки навечно заморозить молодость. Дальше!

— Выпила кофею и даже шутить изволила, что отменно себя чувствует и полна сил.

— В ее годы ничего удивительного радоваться хорошему самочувствию: 63 года — не шутка. Но дальше, дальше!

— Ваша державная родительница села по обычаю за рабочий стол, поговорила с секретарями, а потом заметить изволила, что приляжет несколько отдохнуть.

— Вот как! Сразу и отдыхать.

— И тут императрица, простите за нескромность, государь, изволила зайти в туалетную и очень там задержалась, так что Чулков тем ее отсутствием крайне обеспокоился.

— И позвал для начала Перекусихину.

— Вы совершенно правы, государь.

— Знаю я их порядки. Но будет ли конец вашему рассказу?

— Это уж конец, государь. Марфа Саввишна несколько раз государыню окликнула. Никакого ответа. Прислушиваться с Чулковым вдвоем стали, а за дверцей кабинета вроде стона им послышалось или хрипа. Чулков дверь попробовал отворить — не дается. Государыня в беспамятстве на дверь завалилась. Еле-еле вытащить смогли, на постелю положить сумели, доктор прибежал, да только руками развел. Мол, поздно. Ничем уж помочь нельзя. Кровь пробовал пустить — не идет. Кончается наша государыня.

— Как ты сказал? Наша государыня? Что ж, ты сам решил свою судьбу. Приедем в Царское — ты свободен. Отставлен от службы. Пожизненно.

— Но, ваше императорское величество, я всегда верно служил…

— Не мне. Императору Павлу слуги вашей императрицы не нужны. Сам запомни и другим скажи. Кончилось екатерининское времячко. Начинается время императора Павла Первого. Сына мученически убиенного императора Всероссийского Петра Федоровича. У него слуги будут свои и только свои. Не видишь, что приехали? Отворяй дверцы и долой с глаз моих.

— Ваше императорское величество, государь император…

— А это ты, Платон Зубов! За известие спасибо. Надеюсь, врать не станешь, будто радуешься происходящей перемене, что служишь Екатерина II через силу, а в душе ждал правления Павла? Что? Чего молчишь?

— Ваше императорское величество, я понимаю, сколь скорбен сей час для сыновнего сердца, но как верноподданный российского престола приму с благоговением все происходящие перемены, тем более, что по закону покойная государыня имела право быть всего лишь регентшей при единственном законном наследователе престола Павле Петровиче Первом.

— Вот как! А ты не глуп, Зубов. Совсем не глуп. Хотя и подл, как все ваше зубовское семейство. Куда идти?

— Вы пройдете в опочивальню покойницы, ваше императорское величество?

— С какой стати? Она кончилась?

— Ее императорское величество предала дух свой в руки Господа нашего уже час назад.

— Тем более. Я иду в кабинет. Ее кабинет. И пусть все во дворце ждут моих приказов. Все они узнают судьбу свою гораздо скорее, чем предполагают. И еще. Позаботьтесь о замене портретов во всех дворцах и присутственных местах. Старые должны быть заменены.

— На это потребуется некоторое время, государь.

— На то, чтобы вынести на свалку никому не нужные полотна?

— На то, чтобы написать нужное количество изображений вашего императорского величества.

— В России достаточно художников. Собрать их всех. Но главное — убрать старые. Немедленно! Сейчас же!

— Еще до погребения, ваше императорское величество?

— Сколько раз я должен повторять свою волю?! И о каком именно погребении вы говорите? Первым состоится погребение моего державного безвинно погибшего родителя. Все остальное подождет.

— Покойного государя императора Петра Федоровича?

— Вы что, сомневаетесь в наших родственных узах?!

— Бог свидетель, ваше императорское величество…

— Платон Зубов! Я даю вам возможность хоть несколько загладить вину вашу предо мной и перед Россией. Старайтесь же!

— Ваше императорское величество, вы приказали мне явиться.

— Да, Орлов. Я никогда не собирался разговаривать с вами и не потерплю в дальнейшем вашего присутствия в моих резиденциях. Ваша презренная и отвратительная роль наемного брави навсегда лишает вас подобного права. Сегодня я говорю об этом в полный голос: вы — убийца императора Петра III, моего отца и родного внука императора Петра Великого. Вы осмелились поднять руку на царственную особу и еще получить за это множество материальных благ и комедиальный титул, который сочинила для вас ваша сообщница и, к сожалению, моя мать.

— Ваше величество, вы обвиняете меня в несчастном стечении обстоятельств, но не в злом умысле — такового у меня никогда не было. Свидетельством тому — мое письмо, написанное сразу после случившейся трагедии.

— Я так и знал, что вы начнете с этого злосчастного письма, которое моя мать перетерла до дыр, доказывая всем и каждому свою невиновность в происшедшем. Это письмо — лишнее и неопровержимое доказательство вашей расчетливости, а его стиль и язык говорят не о вашем душевном волнении, а о простой неграмотности, которую, насколько мне известно, вы так и не сумели преодолеть. Впрочем, род ваших занятий не требовал от вас этого. Убийства, похищения — самая грязная работа, для которой нанимают бродяг с улицы.