Нина Молева - А. Г. Орлов-Чесменский

— Скажем, в малую натуру, поясной. И непременно со всеми аксессуарами. Как положено.

— Отлично, так и сделаем.

— А вид у вас что-то невеселый, Дмитрий Григорьевич. Неприятности какие семейные?

— Благодарение Богу, на дом пожаловаться не могу.

— Супруга, дочка здоровы ли?

— Благодарствуйте, граф. Непременно утешу их, что помните.

— А коли не семья, то в чем же дело. Может, чем помочь могу?

— По правде сказать, за друзей тяжело.

— О ком это вы?

— Николаю Ивановичу Новикову тяжко приходится. Я бы и рад помочь, да не всегда получается. Приупадло его Авдотьино, крепко приупадло.

— Новиков хозяин отменный. Годик-другой, глядишь, и опять поместье свое в порядок приведет. Тут и грустить нечего.

— Радищеву Александру Николаевичу тоже не легче.

— Нешто вы дружны с ним были? Не знал. Да-с, не знал.

— Не то что дружны, а человек достойнейший. Невесть за что поплатился.

— А вот тут вы и не правы. Было за что. Государь прямо так и сказал: было. Он по доброте сердечной всех узников отпустил, но Радищева приказал всячески в свободе его ограничить.

— О том и говорю. Сельцо ему для проживания самое что ни на есть беднейшее в Калужской губернии предоставлено. Выехать никуда нельзя. Губернатор во всем за ним доглядывает, переписку вскрывает — даже не таится. Родителей больных престарелых навестить — и на то запрет. Это после всех его мучений-то!

— И тут я с вами никак не соглашусь. Родители у господина Радищева в Саратовской деревне проживают — не ближний край. Со сколькими людьми сынок, коли в дорогу пустится, повидаться да переговорить может? Отсюда и запрет.

— Что ж тут за грех? Почему и не поговорить?

— Почему, спрашиваете. А государь ничего господину Радищеву не простил. Как простить, коли он книжку свою сразу после французской смуты да революции написал? Государь все обвинения покойной императрицы против Радищева повторил, что господин Радищев преступил должность подданного и что книга его наполнена самыми вредными умствованиями, разрушающими покой общественный, умоляющими должное к властям уважение, стремящимися к тому, чтобы произвести в народе негодование противу сана и власти царской.

— Не то ли обвинение и против Василия Васильевича Капниста?

— Капниста! А знаете ли, Дмитрий Григорьевич, во что мне «Ябеда» капнистовская стала? Не чаял государя умилосердить, сам под гнев царский попал. Да не я один, слава тебе Господи, старался, иначе быть бы Капнисту с его сочинением в Сибири.

— Так ведь не противу государя «Ябеда» писана. Там такого и в помине нет. Разве же сама покойная императрица против взяточников, казнокрадов и лихоимцев не выступала? Разве в журнале Екатерины Романовны Дашковой сказок и басен по их поводу не печатала? Сатирическим пером их не описывала?

— Эк додумался: Капниста с государыней императрицей на одну доску ставить! Забыли вы, видно, Дмитрий Григорьевич, поговорку латинскую: что дозволено Зевсу, то не дозволено быку. Капниста послушать, так в России акромя воров и чиновников честных не сыскать. Надо же героя своего назвал — Хватайко!

— А есть они, честные-то, чиновники?

— И вы туда же, Дмитрий Григорьевич! Уж вам-то и вовсе не к лицу. Человек в летах, достойный, и государственных чиновников поносить. Капнист на Украине насмотрелся, а вы как-никак всю жизнь в столицах живете. Здесь все по-иному.

— Коли по-иному, так и обижаться бы не след. Хорошо это там у Василия Васильевича:

— Пускаться с вами в рассуждения не стану, Дмитрий Григорьевич, а предупредить по старой дружбе хочу. Никаких умствований и вольтерьянства былого государь император не потерпит. О вольтерьянстве и слышать не хочет. К мартинистам с большим подозрением относится. Между воспитанием и наказанием выбирать не будет: только к одним наказаниям привержен. Так что поостерегитесь, голубчик, поостерегитесь. Я-то вам заказ по старой памяти даю, а другие могут и побояться — не удивляйтесь. Никто сам себе не враг.

— Мне давно следовало это сделать.

— Что именно, государь?

— Освободить дворец от присутствия Нелидовой. Я же видел, как раздражало вас ее постоянное бессмысленное щебетание, и у меня все никак не доходили руки рассчитаться с этой старой фрейлиной.

— Но Екатерина Ивановна нисколько не раздражала меня. Напротив — у нас сложилось очень милое общество.

— Интересная новость! Мне кажется, государыня, вы поставили себе за правило противоречить супругу. Я отлично помню, как вы досадовали на присутствие Нелидовой, а мне некогда было заниматься вашим штатом. К тому же этого невозможно было сделать без разрешения Большого двора. Моя мать…

— Ваша покойная мать и императрица, государь, никогда не настаивала на присутствии рядом с нашими личными покоями покоев Екатерины Ивановны. Помнится, Нелидова даже в детстве не пользовалась ее симпатиями.

— И в этом моя мать была права. Хотя и с опозданием, но я полностью присоединяюсь к ней. Нелидова навязчива и невыразимо скучна со своими книгами и умными рассуждениями. Хватит! При моем дворе должны царить молодость и веселье. Я уверен, вы будете как нельзя более довольны Анной Петровной Лопухиной. Она прелестна. И безгранично мне преданна.

— Что дает вам основание так судить, государь? Откуда эта уверенность в преданности, а не простом расчете после считанных недель знакомства?

— Вы ищете поводов для размолвок, не так ли, Мария Федоровна, и даже на черное готовы сказать белое, лишь бы досадить мне. Эта восторженная пустышка Нелидова, которая на четвертом десятке лет все еще хочет смотреться институткой и не выдерживает никакого сравнения с настоящей юностью. Но вы готовы отказаться от былых собственных слов и претензий, потому что не хотите иметь новой фрейлины. Между тем двор императора российского не может держаться на стариках — это плохо выглядит даже с точки зрения дипломатических планов.

— Государь, я прошу у вас только справедливости, которая всегда была вам присуща. Почему вы готовы обвинять во всех смертных грехах Нелидову, хотя она отказалась принять от вас какой бы то ни было подарок за свою верную и долгую службу? Разве она просила о чинах для своих родственников? Или о поместьях для себя? Хотя вы, как император, легко могли удовлетворить любую ее просьбу.

— Это свидетельствует лишь об ее строптивости — не более того. Вернуться в Смольный институт и жить на собственные гроши, лишь бы ничего не брать у меня!

— Она не хотела, чтобы у вас возникла хотя бы тень сомнения в ее бескорыстности и преданности.