Нина Молева - А. Г. Орлов-Чесменский

— Их много?

— Их немало, и они отличаются необходимой энергией.

— Как удивительно, мой друг, сегодня вечером некоторые из них убеждали меня в том же. Например, Алексей Орлов.

Вот и все. Вот он — конец. Нет больше государыни. Преставилась дочь государя Петра Великого. Который день солома перед дворцом лежит. Известно, не к добру. То ли болела государыня Елизавета Петровна. То ли давно скончалась — народу не объявляли. Во дворце свой расчет, свои понятия. Только сегодня заупокойный звон над городом поплыл. Значит, свершилось. Да что звон! По городу карета великого князя со свитой мелькать стала. Чего ему скрывать, что своего часу дождался. Лошади вскачь несутся. Форейторы от крику хрипнут. Веселье одно!

Дома все притихли. Хоть и далеки от дворца, известно, щепки далеко лететь будут. Вон сколько холстов отставить пришлось: теперь за ними заказчик не придет. Покойную императрицу никто в доме своем не повесит, да и те, что при покойнице состояли, о портретах и думать забудут. В который раз оно так. Мальчонкой был, когда самого государя императора Петра Великого в последний путь провожали. Сколько недель тело царственное в соборе Петропавловском, что в крепости, стояло. Государыня Екатерина Алексеевна что ни день слезы туда проливать ходила. С амантами крыться перестала, а все равно сходит, положенное время отстоит и за застолье. Ровно знала: короткий ей век на престоле отпущен. С ней самой куда как быстро управились. Александр Данилович Меншиков всем распоряжался, со свадьбой императора Петра Второго торопился. Мочи нет, хотел дочку на престоле императрицей Всероссийской увидеть.

Художники только-только за дело принялись — молодых писать, ан государыня-невеста уж сменилась. Марию Александровну, меншиковскую дочку, с папашей в Березов, в жестокую ссылку, а Екатерину Алексеевну Долгорукую во дворец. И снова, как ни торопились, не поспели: жениха не стало — от простудной горячки в одночасье сгорел. Портреты в кладовых так и остались. До частных заказов дело не дошло, а в работе казенной отчитываться всем пришлось — а как же!

Молодого государя также в одночасье и схоронили, чтобы государыне Анне Иоанновне восшествия на престол не задерживать. Известно, покойный самодержец — одна обуза. Зато государыня Анна Иоанновна целых десять годков процарствовала. Портреты свои больше жизни любила, повторять каждый многократно велела. И то сказать, смолоду красавица на загляденье была, а уж с годами… Да кого время красит? Государыне оно и вовсе снисхождения не дало. Все персоны по первым образцам писались, чтоб ничего не менять, какой перемены в лице по ошибке не приметить.

Хотела было государыня наследников своих изобразить, как о бракосочетании ихнем объявила. Мол, быть наследником престола сыну — когда родится — племянницы ее, принцессы Мекленбургской Анны Леопольдовны да герцога Антона Брауншвейгского. Да с мысли, видно, в те поры сбилась. Свадьбу сыграли на удивление быстро, а портреты недописанные — опять же в кладовые. Ни тебе счистить — что холсту-то грунтованному пропадать! — ни истребить: персоны царствующего дома!

А как государыня скончалась, принцесса все ее из дворца вынести боялась. Так и арестовали Бирона с семейством — гроб в соседней зале промеж свечей траурных стоял. Быстро все так. Может, одни художники и замечали — по работе. За такую, что недоделана, платы не полагалось.

Левицкому Дмитрию Григорьевичу, что у меня теперь живет, портретное мастерство постигает, рассказал, а он о бренности земной славы рассуждать стал. Ни к чему это. Да и книг много читает. Вечерами за полночь над ними засиживается. И то сказать, у него свои огорчения. На графа Разумовского Кирилу Григорьевича надежду имел, ан графа под арест. То ли не потрафил новому императору, то ли император его в чем заподозрил. Сказывали, будто во зло ему поставил, что ко гробу императрицы Елизаветы Петровны несколько разов по своей воле приходил, со свечкой стоял.

Сам государь новый около державной тетки и не думает бывать. Камер-лакей шепнул: если когда и войдет, так со своей аманткой да другими дамами придворными. Постоят минуту-другую, пошутят, покуражатся да со смехом и прочь пойдут. Выходит, никого около покойницы и нет. Некому в последний путь проводить. Воронцовы, известно, опасятся. А Шувалов Иван Иванович как пожитки собрал, апартаменты свои во дворце после кончины государыниной освободил, так к покойнице ни ногой. Графа Разумовского хоть через несколько дней и выпустили, никуда он теперь не сунется, ни о каких делах хлопотать не станет. Вот и думай, как заказа на коронационные торжества не упустить. Может, все-таки Воронцовы помогут. Так ли, иначе ли, а все Романовна без пяти минут императрица, а великому канцлеру родной племянницей приходится.

— Вы торопитесь уйти, как всегда, княгиня?

— Вы говорите это таким тоном, дядюшка, как будто я тешу свой каприз. Просто мне невыносим воздух этой казармы.

— Не преувеличивайте, дитя мое. У каждого императора свое лицо. Вы привыкли к изяществу елизаветинского двора, но оно присуще далеко не всем европейским столицам.

— Разве в этом дело! Мне отвратительна мысль, что так будет теперь уже всегда. То, что обещало правление покойной государыни, становится совершенно недостижимым. Война возможна, когда ее навязывают обстоятельства. Но война как культ, как божество, как предмет повседневных мечтаний, иными словами, вечное приготовление к уничтожению людей, к их страданиям, боли, нищете, наконец.

— Просто император в силу своей молодости и недостаточной опытности в государственных делах не вполне сознает, с чем связаны его, скажем так, фантастические мечтания. К тому же ему нельзя отказать в определенных благих намерениях, и со временем — кто знает! — они могут возобладать надо всем остальным.

— А до тех пор ничего не останется ни от России, ни от ее недавнего могущества! Император мнит себя прямым потомком и продолжателем государя Петра Великого, но что в нем от масштабов действительно замечательного государя.