Нина Молева - А. Г. Орлов-Чесменский

Папенька никогда на погосты не ходил, да и дочери заказывал. Это вот когда с отцом Василием ненароком удавалось на поминовение какое сходить. А сердился: у тебя, мол, грехов, графинюшка моя, нет, я же за свои сам ответ держать буду. Ты на себя их не бери — не по твоим плечикам девичьим. Только кому же, кроме дочери, за отца молитву творить.

А Остров наш великокняжеским был. И царским. Государь Иван Грозный Преображенскую церковь здесь поставил — налюбоваться не мог. Жил в тереме своего родителя, великого князя Московского Василия III. Царь Алексей Михайлович все по-своему переделал. Государев двор невиданной красоты соорудил — иностранные гости описывали: сады, двор конюшенный.

Петр Великий светлейшему князю Меншикову Остров пожаловал, а государыня Екатерина Великая — папеньке. «Со значением», сказала, — сам сколько раз пересказывал. Дом папенька свой построил. Но больше всего с конным двором возился. Все время на нем пропадал. О каждом коне всю родословную на память знал.

…В Острове ночевать было решено. Папеньку в Преображенскую церковь на ночь поставили. Панихиду отслужили. Всю ночь над ним читали. Дядюшка Владимир Григорьевич опять за уговоры: чтоб отдохнула, отвлеклась. Нет, не стану с семейством его жить. За любовь да ласку спасибо, только мне свобода нужна. С папенькой о свободе не думалось. Кажется, подумать не успеешь, уж все само делается, а так — под надзором да советом…

После кончины дядюшки Ивана Григорьевича папенька из его людей к себе Онуфрия-старика взял, что дедушке еще Григорию Ивановичу камердинером служил. Порассказать Онуфрий был мастер, да и памяти его кто бы не позавидовал.

Дедушка молодым в Москву приехал на торжества венчания государя Петра II Алексеевича. Шляхта со всей России съехалась — и столицу посмотреть, и о себе, при удобном случае, похлопотать.

Разное тогда о молодом государе толковали. В кончине царицы Екатерины Алексеевны многие сомневались. Да и царицей неохотно называли. Все известны были, как царственный супруг интригу ее с молодым амантом раскрыл. Интрига давно тянулась, а тут кто-то возьми да подскажи Петру Великому. Народ толковал — без врагов Меншикова не обошлось. Конца его фавору не было, вот и поторопили события.

Так оно вышло, что государь обо всем дознался: и о молодом аманте Вилиме Монсе, и о том, как Меншиков любовников покрывал, чтобы обоих в руках держать и свою голову спасать. О его кражах из казны дело со времен Прутского похода тянулось — все Екатерина Алексеевна мужа уговорить умела.

С Монсом государь в одночасье расправился: голову отрубил и в банке со спиритусом у постели супруги поставил, чтобы денно и нощно о грехе своем помнила. Следующий на очереди Меншиков стоял, только очередь до него не дошла. Заболел государь. В одночасье так заболел, что лекари будто бы не знали, как к нему и приступиться. От боли кричал на всю округу. Будет время, граф Лесток шепнет папеньке, что без мышьяка не обошлось. Уж очень здоров да крепок государь был. Другой бы уже давно Богу душу отдал, а он не только жил — распорядиться сумел, что престол старшей дочери отдать хочет, цесаревне Анне Петровне.

Звал дочку перед концом, чтобы при всех волю свою заявить. Не нашли Анну Петровну. Во дворце, как в лесу темном, столько часов искали, пока сознания государь не лишился, а там уж поди доказывай, чего Петр Алексеевич хотел, чего не хотел, что написал, а чего никогда и не писывал.

Дальше и вовсе чудеса начались — пропало завещание! Государь еще на смертном ложе последнего вздоха не испустил, а в соседнем покое совет пошел — кому на престол вступать. Цесаревен и звать не стали. Меншиков императрицу Екатерину Алексеевну выкрикнул. Кто ахнул, кто завещания письменного потребовал. Все напрасно: в дверях преображенцы с палашами наголо появились. Так и вступила на престол чухонка, из-под солдатской телеги вытащенная. Онуфрий иначе и не говорил, как его папенька ни унимал. Стар я, говаривал, Алексей Григорьевич, от правды бегать. Смолоду одно, а перед кончиной да страшным судом — другое. Может, правда-то мне на том свете зачтется. Папенька еще тогда закричал: «Никому еще правда не зачитывалась! Никому в ней и нужды нет!»

С Онуфрием дедушка частенько делами своими делился — отца рано потерял, кому же, как не дядьке, верить. Рассказывал, какая при императрице Екатерине I сумятица поднялась. Больно охоча государыня до молоденьких адъютантов оказалась. Ни одного пропустить не могла. Сразу по трое около нее было.

Старшую дочь — соперницу во власти — с герцогом Голштинским обвенчала да из Петербурга-то в Голштинию и выслала. О младшей, цесаревне Елизавете Петровне, и думать забыла, не то что судьбу ее устраивать. Веселилась до упаду, а кого можно деньгами старалась ублажить — чтобы не мешали веселому житью.

Так за весельем и не заметила, как Меншикову бумагу подписала — завещание. Чем светлейший ее улещил, никто не говорил, а только лишила она по завещанию обеих своих дочерей права на престол. Наследником объявила внука покойного супруга своего — сына казненного царевича Алексея Петровича.

Дедушка полагал, что убедил императрицу Меншиков конец вражде с Лопухиными, наследниками императора от первого его брака, положить. Мол, мир и лад при дворе наступят. А чтоб дочери не плакались, им очередь за внуком назначить: коли умрет бездетным.

Императрице какая разница. Одного она не приметила — условия, что Меншиков в завещании поставил: получить престол Петру II, если возьмет он в супруги одну из меншиковских дочерей. А может, и приметила, да посмеялась княжескому честолюбию, в толк того не взяла, что сама себе смертный приговор подписала. Да неужто стал бы светлейший дожидаться, когда она свой век по-Божьему кончит?

Пока императрица одного немецкого аманта с другим сравнивала, смертный ее час и подошел. Двух лет престола не грела, как преставилась. Онуфрий, видно, до слухов великий был охотник — пропускать ничего не пропускал. Повторять любил: как это на здоровье не жаловалась, в развлечениях устали не знала, а тут, конфектов меншиковских отведавши, в одночасье Богу душу отдала.

Меншиков и радости не скрывал: наконец-то! Немедленно старшую дочь с новым императором обручил. Мало ли, что он мальчишка, а она уж девица на выданье да еще и просватанная. Главное — торопиться надо было. И все равно не успел! Иные любимцы к императору подобрались, в уши ему надули, меншиковское семейство и выслали подальше. Все имущество в казну отобрали, между членами царского дома поделили. Вот тогда-то и наш Остров хозяина своего былого потерял.

Да и то сказать, тогда только диву давались: Меншиков около сына того, кого собственными руками задушил. Все знали, назначил государь Петр Алексеевич суд над нелюбимым сыном. Сенаторы судили-рядили, да вины за царевичем настоящей сыскать не могли. Пока копошились, Меншиков в каземате крепости Петропавловской и задушил царевича. Один. Никого в помощь не позвал. Ни с кем ни позору, ни благодарности царской делить не стал.