Нина Молева - А. Г. Орлов-Чесменский

— Вы забываете, у Иоанна Антоновича есть еще два брата и у них те же права на престол, что и у него.

— С той существенной разницей, что объявленным императором является он один.

— Вы заставили меня рассмотреть этого человека. Он ужасен. Связать себя с ним? О, нет!

— И все же сопоставьте, ваше императорское величество, все «за» и «против». Вам свойственно холодное логическое мышление. При жизни Иоанна Антоновича вы никогда не будете чувствовать себя спокойно.

— Хорошо, я подумаю над вашими словами, канцлер. А пока извините — мне предстоит обед в семейном кругу. Я не хочу опаздывать.

— Разрешите откланяться, государыня.

— Гриша, ты знал, что ко мне прошел Бестужев, и вполне мог бы заглянуть до обеда.

— Помочь тебе, государыня, избавиться от непрошеного советника. Виноват, Катенька, как есть виноват. Заговорились мы с Алексеем Григорьевичем, о свете белом позабыли.

— Государыня, вас снова навестил канцлер. Вы нуждались в его советах?

— Это ревность, Алексей Григорьевич?

— Что в ней плохого? Это естественное чувство верного слуги, которому мешают служить его сюзерену. Так вы не хотите нам с Гришей сказать, в чем опередил нас канцлер?

— Ничего любопытного: речь шла об узнике Шлиссельбурга.

— О нем уже все, надо полагать, забыли.

— Канцлер уверен, что нет и что в любую минуту им могут воспользоваться для бунта против законного монарха.

— А кто может знать о его существовании, государыня? Помнится, батюшка говорил, его имени не было ни в каких государственных документах.

— Покойная императрица-тетушка специально об этом позаботилась. Канцлер Воронцов вспоминал, что монеты все переливались, печати государственные переделывались, деловые бумаги с именем Иоанна Антоновича собирались и высылались в Сенат. Мало того, все манифесты, присяжные листы, церковные книги, формы поминовения особ царствующего дома в церквях, проповеди было приказано сжечь. А особо важные дела хранить за печатью и никогда в описях не применять титула и имени Иоанна Антоновича. Для них придумано было название: «дела с известным титулом».

— И всего этого Бестужеву кажется мало. У него родился собственный прожект?

— Да. Он предложил идею моего брака с бывшим императором.

— С бывшим императором? Для вас, государыня?

— Я наотрез отказала ему, Гришенька.

— Вот, значит, как обернулся канцлер.

— Он имел в виду объединение двух ветвей потомков государя Алексея Михайловича и уверял, что это никак не скажется на моем единовластии.

— Вот как. А то, что былой император отлично знает свое происхождение и свои права, то, что он постоянно кричит о них, что ему никто не сумеет заткнуть рта во дворце, как его ни сторожи, об этом Бестужев не говорил? Не знаю, говорил ли вам об этом Никита Иванович Панин?

— Значит, верно, что надо искать выход, Алексей Григорьевич, значит, не так уж и не прав старик Бестужев.

— Верно. Только выход должен быть другой, на который у него ни преданности вам, ваше императорское величество, ни смелости не хватит. Не ему о вас заботиться, не ему!

…Оставшихся арестантов содержать по-прежнему, еще и строже и с прибавкою караула, чтобы не подать вида о вывозе арестанта; в кабинет наш и по отправлении арестанта перепортовать, что он под вашим караулом находится, как и прежде репортовали.

…Если арестант станет чинить какие непорядки или вам противности или же что станет говорить непристойное, то сажать тогда на цепь, доколе он усмирится, а буде и того не послушает, то бить по вашему рассмотрению палкой или плетью.

…Ежели паче чаяния случится, кто б отважился арестанта у вас отнять, в таком случае противиться сколь можно и арестанта живого в руки не давать.

…Ежели паче чаяния случится, чтоб кто пришел с командою или один, хотя б то был и комендант или иной какой офицер, без именного за собственноручные Ее императорского величества подписанием повеления или без письменного от меня приказа и захотел арестанта у вас взять, то оного никому не отдавать и почитать все то за подлог или неприятельскую руку. Буде же так оная сильна будет рука, что опастись не можно, то арестанта умертвить, а живого никому его в руки не отдавать.

— Государыня! Государыня, у меня нет слов. Это ужасно. Ужасно и бессмысленно!

— О чем вы, граф? Прежде всего придите в себя? Вам дурно?

— Государыня, вы поручили мне опеку над бывшим императором Иоанном Антоновичем, и вот…

— С ним что-то случилось? Он бежал? Его пытались освободить? Он погиб?

— Государыня, это моя вина. Исключительно моя. Надо было внимательнее проверять караул, самому дознавать каждого офицера.

— Довольно, Панин. Я не хочу выслушивать ваши причитания, объясните толком, что произошло!

— Государыня! Иоанна Антоновича больше нет в живых…

— Так что же? В чем же причина вашего отчаяния? Я не понимаю вас, граф, вы стерегли или берегли бывшего императора, никому не нужного безумца с амбициями самодержца?

— Конечно, стерег, но как же плохо! Вы, государыня, с вашим человеколюбием никогда не простите мне моей оплошности!

— Граф, единственно чего я требую — связного рассказа о случившемся. Но вы вполне уверены, что Иоанна Антоновича нет в живых? Это единственно, что важно. Ваши сведения не могут оказаться слухом?

— Я сам видел несчастного — он зарублен десятком сабельных ударов. Это прямое и злодейское убийство, которого я не смог предупредить.

— И не должны были.

— Я не понимаю вас, ваше императорское величество.

— Я уверена, никто из офицеров не допустил никакого нарушения инструкций и все они точно соблюдали императорские предписания — разве не так? Но я жду сколько-нибудь связного рассказа.

— Государыня, это оказался заговор, и я обещаю вам, что расследую дело самым доскональным образом.

— Вас никто на это не уполномочивает, Панин. Объект ваших наблюдений перестал существовать, значит, вы просто освободились от лишней и не слишком приятной обязанности. Я благодарю вас, что вы так долго ее выполняли. Но где же ваш рассказ, граф?

— Государыня, все дело в том, что в гарнизоне Шлиссельбургской крепости оказался подпоручик Смоленского пехотного полка Яков Васильевич Мирович.