Юрий Щеглов - Победоносцев: Вернопреданный

— Ах, Константин Петрович, Константин Петрович, сколько бы Россия выиграла, если бы вы собственными глазами узрели, что творится в дунайской армии! Николай Николаевич совершенно не озабочен ею. Я начал путешествие с Дюссо. Вы знаете, кто там собирается? Молодежь, шум, гам, споры! Вино рекой!

— Странная мысль: ехать на войну прямо из ресторана! — мрачно улыбнулся Константин Петрович.

— Вовсе не странная мысль. Я ведь журналист. Я хочу знать, кто готовится сложить свою голову за идею. Я мечтаю назвать будущий роман простым словом: «За идею». Ведь ничто другое вообще неспособно взволновать русского человека.

Беседа между воспламененным событиями Мещерским и Константином Петровичем происходила во второй декаде июня на Невском, неподалеку от арки Генерального штаба. Здесь Константин Петрович нередко сталкивался с князем, державшим путь в Зимний. У него постоянно отыскивались там важные дела.

— Вы помните, что я решил посетить Ивана Сергеевича, полагая беседой с ним укрепить собственный дух и, между прочим, уяснить поточнее, какое представление о происходящем вокруг, в том числе и на Балканах, имеют в Московском славянском комитете. Полная неразбериха царит и там, а не только в ресторации у Дюссо, где молодые люди крепко подшофе убеждали какого-то офицерика не совершать глупости и не ехать драться за трусоватых славян.

— И вы не вмешались, Владимир Петрович?

— А вы вмешались бы, Константин Петрович? — зло спросил Мещерский.

— Я не посещаю Дюссо.

— А напрасно! Многое полезное было бы вами узнано! Вот, например, прилично одетый, хлыщеватый, с толстым бумажником юноша громко заявлял, что записываются в добровольцы одна шваль да сволочь.

— Что ж тут удивительного, когда один из ваших приятелей — не хочется называть его фамилию — доказывает всем и каждому, что не надо вступаться за варваров, — не выдержал Константин Петрович, для которого сообщение о стычках, происходящих в среде армейской молодежи, было неожиданным и пугающим. — Неужели ваши впечатления и подслушанные разговоры правдивы? Вы не ошибаетесь?

— Ни в коей мере. И какая досада! Я лично за тех, кто готов подставить голову под турецкие пули. Но и противников славянского дела у нас хоть отбавляй. Толпы нашего народа устремляются сердцем за Дунай. Чем больше мы несем потерь, тем больше охотников идти в армию добровольно. Однако сколько угодно можно встретить критиков, желающих настроить людей против правительства, и даже в Москве, где авторитет Ивана Сергеевича так высок.

— Я люблю и уважаю Аксакова, но горячность часто мешает ему и дает врагам, особенно в правительстве, в руки оружие против него.

— Иные люди считают Ивана Сергеевича едва ли не русским Маратом!

— Какая чепуха! Он не дипломат. Он патриот. Это разное состояние сердца. Князь Горчаков напрасно подогревает государя, жалуясь на Аксакова.

— Аксаков вулкан! Дышит любовью и выбрасывает из себя только любовь. Любовь и только любовь, любовь к своей церкви, а полицейский чиновник боится этого любведышащего человека-вулкана гораздо сильнее, чем боялся Нечаева.

— Согласен, — кивнул головой Константин Петрович, — но с властью нашей шутить нельзя. Там собралось немало мелких душонок, какие пользуются всяким поводом, всякой ошибкой, чтобы залить водой аксаковский пожар. Вы находились в Петербурге, когда газеты с речью Аксакова арестовали?

— Я готовился к поездке. Мне рассказывали, что украденные курьерами номера шли по двадцать восемь рублей.

— И более! Хотя речи придали преувеличенное значение, но сам факт свидетельствует о намерениях правительства и страхе перед Австрией и Великобританией.

— Страх противен, — сказал Мещерский. — Плевна нас может погубить. Там еще все не закончено. Для турков Плевна обладает символическим значением. Но мы еще о сей важности в ближайшие дни, Константин Петрович, потолкуем и, возможно, предоставим великому князю, если угодно, совместный проект.

И Мещерский, распахнув зонт над головой, откланялся. Начинался дождь.

Он никогда не был в восторге от Мещерского, но ценил в нем острый, многое подмечающий ум. Очень часто Мещерский говорил и писал правду, чем на первых порах и привлек Достоевского. Князь отличался нередко верным пониманием ситуации и людей, а вместе с тем в разнохарактерном окружении государя и наследника слыл лжецом. В нем действительно содержалась какая-то ложь или, скорее, неясное стремление к обману, желание выдать одно за другое. Мелочная неискренность сильно вредила князю. Когда впоследствии Константин Петрович отдалился от Мещерского, эти черты проявились с еще большей отчетливостью. Но Константина Петровича уже нельзя было ввести в заблуждение. Ни письма, ни ласковые слова, переданные через людей, занимавших будто бы нейтральную позицию или делающих вид, что они не осведомлены о причинах разрыва, — ничто не могло повлиять ни на Константина Петровича, ни на бывшего воспитанника. Цесаревичу расставаться с Мещерским было особенно горько. Однако, отбрасывая от себя Мещерского как человека, Константин Петрович не считал нужным перечеркивать то, что когда-то привлекало в потомке Карамзина. Со многим в воззрениях князя он оставался согласен и по сей день. Припомнился давний разговор с Мещерским о знаменитой записке великого историка, адресованной императору Александру Павловичу.

— Да ее никто не читает! — едко воскликнул князь. — Мусолят только первые страницы. Зуд любопытства терзает. Отправляйтесь в библиотеку, и вы убедитесь в справедливости моих слов. Никаких помет — ни точечки, ни птички не встретите на страницах второй части. Студиозусов и прочих интересует лишь древняя история, и более ничего! А ведь вся соль у деда в рассуждениях, ведущих к финалу. Там критика погуще, чем у сенатских! И что же?! А ничего, дорогой профессор! Ничего!

Сенатскими Мещерский именовал декабристов.

И точно! Константин Петрович потом не раз убеждался, что читают только начальные два-три десятка страниц. Эта невежественная традиция пережила века, в чем убедиться легче легкого, посетив Историческую или Ленинскую библиотеку.

Мещерский во многом повлиял на восприятие Константином Петровичем войны против Турции за славянскую идею. Княжеская голова была буквально набита фактами, цифрами, сводками и событиями, которые отрезвили бы любого реально мыслящего панслависта. Князь постоянно твердил Константину Петровичу:

— Россия должна сплотиться, стать единым целым. Русские должны ощутить себя раньше всего русскими на манер британцев, которые ощущают себя прежде всего островитянами, то есть англичанами, носителями английского языка.