Юрий Щеглов - Победоносцев: Вернопреданный

В самых последних часах января Константин Петрович писал тогда еще наследнику: «Вчера вечером скончался Федор Михайлович Достоевский. Мне был он близкий приятель, и грустно, что нет его. Но смерть его — большая потеря для России. В среде литераторов он — едва ли не один — был горячим проповедником основных начал веры, народности, любви к отечеству». Через графа Лорис-Меликова Константин Петрович, не имевший доступа в покои Александра II, передал императору просьбу помочь семье, которой великий русский талант ничего не оставил, кроме книг. У края могилы в Невской лавре Константин Петрович думал о прошедших днях, о том часе в субботу, после всенощной, когда приходил Достоевский и они говорили долго и много за полночь, иногда горячо и страстно, иногда медленно и неторопливо, но всегда предельно откровенно и искренне. Часто Достоевский приносил рукопись и читал хрипловатым голосом — внятно и с присущей только ему доверительной теплой интонацией, не менявшей смысл, без пафоса и наигрыша, но выявляя в прозе самое главное, самое драгоценное: ритм и мощное, нарастающее, лавинообразное движение пластической звуковой массы. Это были лучшие минуты сердечной жизни двух неразрывно связанных людей. Ошибался Иван Алексеевич Бунин, когда заметил и даже приводил примеры в подтверждение, что Достоевский писал дурно.

Ужасный год гибели монарха начался со смерти единомышленника.

Казалось, несчастья и неудачи подстерегали за каждым углом, но, разумеется, мало кто был готов внутренне к мартовским идам. После взрыва, учиненного Халтуриным, охрана взялась за ум и принялась за организацию дела безопасности с удвоенной энергией. Полицеймейстер Дворжицкий, кстати, руководивший сечением Боголюбова в доме предварительного заключения, перешел в императорскую охрану и, ничуть не смущаясь и не страшась ответственности, возглавил ее. Дворжицкий — поляк по происхождению, что, впрочем, не мешало удачно складывающейся карьере вопреки давнему высочайшему повелению, отданному более чем десять с лишним лет назад, которое гласило: ни в каком случае не допускать на службу католиков, поляков, выкрещенных из евреев и чисто православных русских, женатых на выкрещенных еврейках и присоединенных в православие католических польках. Один из крупных знатоков агентурных мероприятий сетовал, и не без оснований, что охрана государя представителями упомянутых национальностей переполнена. Яркий пример — полковник Дворжицкий, весьма дурно зарекомендовавший себя после вынесения приговора Засулич. Вместо того чтобы изолировать ее, а затем испросить дальнейших указаний у высшего начальства, он последовал приказу того же Анатолия Федоровича Кони, но выпустил террористку на Шпалерную прямо в возбужденную и сопротивляющуюся жандармам толпу, а Кони просил провести Засулич через ворота на Захарьевскую — пустынную и широкую улицу, по которой оправданная в соответствии с законом молодая женщина уедет куда ей вздумается. Дворжицкий поступил иначе, возможно, из карьерных соображений. Засулич между тем все равно исчезла и обрекла полицию на долгие бесполезные поиски. Не очень-то умно поступил полковник! В сущности, против желания собственного начальства. И вот такому-то красивому и элегантному хлыщу была доверена охрана государя после покушений Соловьева и Халтурина. Соловьев стрелял, а царь, как заяц — петляя, бежал от него, чем и спасся. И никого из агентов и охранников не уволили. Халтурин проник во дворец и пользовался там доверием до тех пор, пока не объявил себя взрывом.

Болея в феврале гриппом и сидя на Литейном под присмотром врачей, слабея от лекарств и тяжелых дум, Константин Петрович, конечно, не мог вообразить и в страшном сне, что на него да и на всю Россию обрушится через две недели. Правда, какие-то предчувствия угнетали его. В конце января он почему-то часто вспоминал о Николае Михайловиче Баранове, именуя, с присущей ему иронией, этого сильного, по мнению многих, человека ковенским искателем подвигов и приключений. Красавца Баранова отправили губернаторствовать в неспокойное Ковно, вытребовав из зарубежной командировки в Румынию и Францию, куда его послал граф Лорис-Меликов для наблюдения за революционерами. Необходимость в крепком, мощном руководстве ощущалась остро, и ближайшие события послужили тому печальным подтверждением. Если бы царской охраной занимался не глуповатый формалист Дворжицкий, который расставлял полицейские посты по Невскому и понатыкал по пути следования не очень внимательных и подготовленных топтунов, не умеющих отличить настоящих уличных прохожих и праздношатающихся от действительных метальщиков-бомбистов, гибель монарха была бы предотвращена и история России покатилась бы по иному пути. На месте кровавых событий Дворжицкий вел себя куда как трусливо и нелепо. Вместо того чтобы не позволить силой императору приблизиться к Рысакову и повернуть от него к Гриневицкому, таким образом предотвратив неминуемую смерть, он не прикоснулся к священной особе государя, не преградил ему путь и, по сути, стал одним из виновников происшедшего несчастья. На месте бойни возникла страшная неразбериха. Никто, кроме императора, не проявил смелости и непреклонного желания исполнить долг. Как юристу, знакомому с приемами уголовного разбирательства, Константину Петровичу ужасная картина случившегося на изуродованной взрывом набережной Екатерининского канала по прошествии нескольких часов стала совершенно ясна.

Его мысли о том, что во главе команды охранников и градоначальства должны появиться новые люди, способные переломить ситуацию, и не на словах, а практически, к сожалению, стали в очередь дня. Надо бы, чтобы в очередь дня их ставили пораньше. Примчавшийся из Ковно Баранов довольно долго ждал назначения. Только через восемь дней после убийства он сменил потерявшего управление городом Федорова и самым активным образом включился в следствие. В Петербург были стянуты дополнительные жандармские части, дорогу на Гатчину закрыли наглухо и начали вести осветительные и мостовые работы для безопасного проезда всех, кто посещал императора и семейство.

Два раза в день Баранов приезжал навестить обер-прокурора. На Литейном выставили дополнительные полицейские наряды. Новый родоначальник проявлял подлинную заботу, отлично зная, как относятся террористы к ближайшему окружению царской фамилии. Обер-прокурор Святейшего синода зачислялся в наиболее ненавистные деятели режима, и не по должности, а по духу и тому влиянию, которое оказывал на покойного государя и ныне здравствующего, хотя к убитому Константин Петрович не испытывал в последние десятилетия особой симпатии по многим и весьма веским основаниям.