Дэвид Эберсхоф - 19-я жена

Сначала я увидел ее лицо через затянутое проволочной сеткой стекло в двери. На деле все, что мне было видно, — так это ее глаза.

— Вон она! — произнес Том.

Офицер Каннингем нажала кнопку, отпирая дверь. Жужжание, затем целая вечность, словно остановилось время, а кто-то, кто управляет вселенной, вышел покурить, — и наконец дверь растворилась.

— БеккиЛинн, я здесь!

Мама взглянула на корреспондентку. Вспышка, щелчок, еще вспышки, еще щелчки.

— «Сент-Джордж реджистер», — представилась корреспондентка. — Не сможете постоять там еще немного?

На маме было пыльное розовое платье в стиле «домик в прериях», в котором ее арестовали, толстые чулки, башмаки, сделанные кустарем-сапожником. Она ступала неуверенно, будто заново училась ходить.

— Мам, — сказал я, — это Том.

А Том не мог удержаться — он бросился к ней и обнял:

— Я так много о вас слышал!

— БеккиЛинн, — окликнула ее корреспондентка, — это и есть сын, который вас спас?

Она сделала снимок одной камерой, потом — такой же — другой камерой и снова такой же — третьей.

— Пошли, — сказал я.

— Как насчет фотографии семейной встречи?

— Пора ехать.

Я повел маму прочь оттуда, к фургону. Фотограф суетилась вокруг нас, приседала, отступала назад — щелк, щелк, щелк, произносила: «Как вы себя чувствуете?», и «Рады, что на свободе?», и «Это великолепно, просто великолепно!». Когда мы уселись в фургон, корреспондентка перестала фотографировать и сказала:

— Удачи вам, БеккиЛинн! Наши читатели вас обожают!

Вел машину Том. Он спросил, как она хочет — чтобы окна были подняты или опущены и не хочется ли ей воды.

— Или, если вы проголодались, мы можем сейчас остановиться, только мы с Джорданом думали сначала отвезти вас в «Малибу».

— Мне хорошо, — сказала мама. — Правда.

Она смотрела в окно, на красные холмы, ее лицо призрачным отражением глядело на меня с оконного стекла.

— Мам, ну как оно чувствуется — то, что ты на свободе?

— Я как раз пытаюсь в этом разобраться.

— А это, — произнес Том, вставляя электронную карточку в прорезь замка, — это ваша комната. Тут у вас есть ТВ, кабельное и киноканалы, туалет, автомат для изготовления льда — в конце коридора. А это, — он указал на внутреннюю дверь, — эта дверь ведет в нашу комнату.

За дверью залаяла Электра, за ней — Джои. Том открыл мамину дверь и вторую, ту, что за ней. Собаки ворвались в номер 111, нацелив носы прямо в мою маму. Электра прыгнула на нее, повалив на спину, на кровать. После бесконечных ласк и облизываний Электра наконец смилостивилась, и мама поднялась с кровати и оправила платье. Она смеялась, говоря: «Ах, как забавно!» Потом ее тон стал серьезным и она села на край кровати.

— Все это так замечательно с вашей стороны, только я не уверена, что мне понадобится хоть что-то из всего этого.

— Мам, Том и я — мы хотим, чтобы ты осталась с нами.

— Столько, сколько вам захочется, — добавил Том. — Я поговорил с хозяином гостиницы, и мы все как следует разработали.

— Я очень это ценю, — ответила мама. — Правда, очень. — Она помолчала. Потом: — Но пожалуй, мне уже пора ехать.

— Ехать? Куда ехать?

— Обратно в Месадейл.

— Я тебя туда не повезу.

Тут зазвонил мой сотовый. Роланд. Не знаю, зачем я ответил.

— Миленький, я только что прочел про тебя на домашней страничке «Реджистера». Ты там вроде маленькой Энджелы Лэнсбери. [142] Энджела Лэнсбери (Angela Lansbury, p. 1925) — знаменитая англо-американская актриса и певица. Лучшие кинофильмы — «Красавица и чудовище», «Анастасия», наиболее известный сериал — «Она написала убийство». Теперь тебе только надо постараться и раскрыть тайну моего растущего животика.

— Роланд, я сейчас не могу разговаривать.

— Ладно. Но я хочу все про это услышать, особенно про ту прелестную штучку — мисс Юту, — которую ты там подцепил. А еще — кто, как не ты, на такое способен — раскрыть преступление и одновременно завести себе мужичка-добрячка.

— Роланд, не сейчас.

— Ну все равно, когда ты домой-то собираешься?

— Потом.

— Ох нет, только не говори мне, что ты теперь пионер-первопроходец, таким не до нас!

Я отключился.

— Мам, извини. Старый приятель. Я вроде бы сказал, я не для того через это все прошел, чтоб тебя обратно в Месадейл отвезти.

Солнце, сиявшее сквозь зеркальное стекло, освещало мамино лицо — очень круглое и очень чистое. Это был прозрачный утренний свет, тот, что высвечивает нам все именно таким, как оно есть.

— Господь был прав, — произнесла она. — Он сказал — ты придешь, и ты пришел. Он был прав. — Она оглядела комнату. — Это место такое приятное. И вся эта одежда, вещи — просто не верится, что ты все это для меня купил, они такие красивые. Только я не могу их взять.

— Ну что ты, мам. Конечно можешь.

— Нет, Джордан, не могу.

В этот момент, прямо перед тем, как она собралась направиться к двери, я почувствовал, что у меня вроде остался последний шанс ее спасти. Я распахнул платяной шкаф, демонстрируя ей новые брюки и блузки, туфли, выстроившиеся рядком у двери, крем для лица и туалетное мыло, выложенные на туалетном столике. Я показал ей ТВ-пульт и обещал научить ее пользоваться интернетом в холле.

— Мам, ну прошу тебя. Я хочу, чтобы ты осталась. Здесь. Со мной.

Я пытался сказать ей, что мы можем заново начать нашу жизнь здесь, в номерах 111 и 112, что у нас есть второй шанс, какого почти никогда ни у кого не бывает. Я лихорадочно пытался доказать, что гостиница «Малибу-Инн» станет нам славным домом.

— И здесь есть бассейн! Мы же тебе бассейн не показали! Прямо тут, только из двери в патио выйти. — Я раздвинул стеклянную дверь.

Тут я остановился:

— Мама, прошу тебя. Я не хочу, чтобы ты уезжала. Ты можешь остаться здесь и делать все, что тебе захочется. Мы не станем тебе мешать.

— Джордан, прости меня.

— Мам, ну пожалуйста.

— Джордан, я знаю: ты понимаешь.

А дело все в чем: я в конце концов действительно понял.

— А если мне понадобится тебе позвонить?

— Не понадобится.

— А если какая-нибудь крайность?

— Ты будешь знать, что делать.

— Мы когда-нибудь еще увидимся?

— Верю, что увидимся.

Мы с мамой поехали в кафе «У Денни», где можно было очень быстро позавтракать. Мы ковыряли каждый свою яичницу и искали темы для разговора. По правде говоря, все ведь уже было сказано, и через двадцать минут мы с ней сидели в моем фургоне, катившем по дороге в Месадейл. Мама опустила окошко со своей стороны, и ветерок развевал ее густые стриженые волосы. Мы проехали расстрелянный дорожный знак и пустошь, заросшую кустарником. Я увидел группку тополей и приготовился сворачивать на проселочную.

— Я сойду здесь, — сказала мама.

— Я не хочу оставлять тебя на шоссе.