Дэвид Эберсхоф - 19-я жена

С этим Хебером была вот какая штука. Я никак не мог понять, чего он хочет: чтобы моя мать поскорее вышла из тюрьмы или чтобы я поскорее вышел из его конторы.

— Да ладно, — сказал я. — Не все же и каждый ходят повсюду и лгут без остановки.

— Нет, вовсе не все и каждый. Но тебя поразило бы, сколько лгунов всегда жужжит вокруг преступления.

Тут Морин пожала плечами.

— Боюсь, он прав, — сказала она.

Миль через пятнадцать от Сент-Джорджа Джонни прикончил всю еду, что была в фургоне. Он отер сахарную пудру с пальцев о колени, рыгнул, потом подумал и спросил:

— Куда едем?

— В полицейский участок Месадейла. Хочу попробовать сам получить те фотографии.

— У тебя что, совсем эта твоя гребаная крыша поехала?

— Остынь.

— Они же меня убьют!

— Не убьют.

— Ну ты и чудак! Я же этот город знаю вон насколько лучше тебя. Там же все как один вроде как шизанутые. — Он стукнул кулаком по щитку. — Останови свой гребаный фургон.

— Джонни, расслабься. Когда мы туда приедем, ты сможешь мне помочь.

— Если ты сейчас же не остановишь, я выпрыгну.

— Джонни, я знаю, что делаю.

— Я тоже. — Он подтянул свой мешок к себе на колени и, открыв дверь, сказал: — В тебе дерьма напихано под завязку, — и выпрыгнул наружу.

Это произошло так быстро, что я проехал еще полсотни ярдов, прежде чем смог остановиться. В окне заднего вида Джонни кувырком скатился с мостовой, крепко прижимая к груди мешок. Остановившись, он поднялся на ноги и вытряхнул песок из волос. Крутой малыш. И глупый. Я поехал задом по дороге, пока не поравнялся с ним.

— Залезай.

— Пошел ты!

— Гарантирую: я сделаю все, чтобы с тобой ничего не случилось.

— А ты знаешь, что они мне сказали, когда меня вышвырнули? Сказали, если я когда здесь опять покажусь, кончится тем, что моя мама умрет. Так катись подальше за то, что повез меня обратно, и пусть твой гребаный фургон подальше катится, и твоя мать тоже, мне начихать на то, что с ней будет.

Он зашагал в направлении Сент-Джорджа, прижимая к себе свой маленький мешок, но ведь ему никак было не дойти пешком до города. Я снова поехал задом, пока не поравнялся с Джонни. Однако он все шагал по шоссе, а я все ехал задом наперед.

— Я не хотел тебя напугать. Ладно уж, давай залезай.

— Я никуда с тобой не поеду.

— Прекрасно. Что ты собираешься делать?

— Не твое гребаное дело!

— Слушай, ладно, не езди. Только дай мне тебя подвезти обратно в Сент-Джордж. Я высажу тебя, где захочешь.

Он все шагал по дороге, но вскоре произнес:

— Я с тобой не разговариваю.

— Джонни, ты ведешь себя как ребенок.

— А ты чего ждал? — Он вытер нос о плечо. — Я думал, ты крутой.

Мы продвинулись назад еще на двадцать ярдов.

— Эй, Морин рассказала мне про одно местечко, может, нам туда поехать?

Джонни остановился:

— Какое местечко?

— Есть один мужик — Джим Хук его зовут, он дом такой содержит…

Джонни снова двинулся вперед, а я снова сдал фургон задом.

— Ты его знаешь?

— Ты меня тоже уже вышвырнуть готов?

— Да нет, с чего ты взял? — Хебер был прав: люди все время лгут. — Слушай, вот что. Я тебя у кино высажу, а сам поеду в Месадейл. Когда вернусь, я тебя подхвачу.

— Только если ты пообещаешь вернуться.

— Обещаю.

Он поразмышлял над моим обещанием, поворачивая его и так и сяк, будто маленькое сокровище, найденное в песке.

— Идет. Только мне понадобится немного мелочи на сласти.

— Не проблема, — сказал я.

— И на попкорн.

— Я дам тебе пять долларов. — Я остановил фургон, и Джонни влез в машину. Электра приветствовала его, лизнув в нос. — Пристегни ремень.

— Как скажешь.

Следующие десять миль никто из нас не произнес ни слова. Когда мы подъезжали к Сент-Джорджу, мой сотовый снова ожил и показал, что есть сообщение. «Привет, Джордан, это Морин. Знаешь что? Те фотографии прибыли сразу, как ты ушел. Можешь забрать их в любое время».

Сейчас, после речи Старейшины Прэтта, я расскажу вам простым и понятным языком о том, почему мы верим, что многоженство есть установление священное и так будем верить всегда. Действуя в соответствии с нашей верой, вы неминуемо встретите тех, кто подвергнет сомнению ваше право на эту веру, тех, кто скажет вам, что такие действия вне закона. Я же скажу вам, что это они не понимают закона, и само собою разумеется, что они не понимают воли Господней.

Мы верим в многоженство, потому что так повелел Господь. Он возгласил об этом сначала Джозефу, а теперь и мне. Я не могу изменить Божье слово в угоду собственным нуждам, не могу я изменить Его слово и в угоду политике нынешнего дня. Божье слово есть слово Вечности, и таковым пребудет всегда. Человек, не согласный с нашей практикой многоженства, не соглашается с Богом. Его несогласие не есть несогласие с нами: это несогласие с его Творцом.

Мы обращаемся к авторитету Писания, ибо там, в Ветхом Завете, мы видим множество примеров, когда мужчина имеет много жен. Если мы принимаем Писание как выражение Истины Господней, тогда мы должны воспринять это как нечто неизменное и длящееся во Времени. Святые Последних дней явились, чтобы восстановить Божью Истину, как Он предназначил ее для человека. Весь христианский мир, начиная от папства и кончая многими восставшими чадами христианской церкви, сломя голову бросается в атаку на Истину Господню. Вместе с Джозефом — Его Пророком и со мной — последователем Джозефа Господь вышел восстановить Свои Истины, и мы совершаем это.

Кроме того, беря много жен, мы расширяем Его Царство. Мы осуществляем работу Авраама. Мужчина, женившийся на многих женщинах, и женщина, вошедшая в полигамную семью, совершают Божье дело: за свои дела они будут вознесены. Они ближе к Небесному Блаженству, чем мужчина, отвергающий это учение, или отвергающая его женщина. И так оно будет всегда.

Пусть все знают: я — сын Зеленых Гор Вермонта. Я возрос на глубоком понимании прав, данных всем нам конституцией нашей страны. Право на свободу совести, на свободу вероисповедания есть право, гарантированное всем гражданам. Оно включает и Святых Дезерета. Если вам встретится противник того, что я только что сказал, противник, не верующий ни в Истину Господню, ни в Авторитет Писания, ни в мое место как Его Пророка, тогда напомните вашему противнику о конституции нашей страны. Не может быть сомнения в том, что она открыто защищает наше право исповедовать свою веру, поскольку мы веруем именно так.