Дэвид Эберсхоф - 19-я жена

Он вглядывался в своих слушателей, и каждый из нас ощущал, что он смотрит прямо к нам в души и видит там ложь и обман. Мое сердце стучало часто-часто — так я была напугана его способностью разгадать самую тайную правду обо мне. Во мне стало нарастать стремление заговорить. Я чувствовала, что проповедник хочет, чтобы среди сотен присутствующих исповедалась именно я — в качестве примера другим. Но в чем мне покаяться? Правда, я позавидовала, что у Мисси Хорман есть подбитая бархатом накидка. Я молилась о том, чтобы мой папа вернулся поскорее, пусть даже не закончив Миссию, оставив там, в Англии, неспасенные души. Один раз я обозвала Брата Бригама «толстой свиньей» (конечно, не в лицо!). Это ли хотел услышать Старейшина Хоуви?

Он ходил взад и вперед по сцене, продолжая свои призывы, пока наконец наша соседка, миссис Майтон, не вскочила со своего места.

— Сестра, что ты сотворила?

— Я согрешила.

Ахи и пощелкивания языками наполнили зал.

— Скажи нам, каковы твои прегрешения?

— Тяжело говорить.

— Однако ты уже встала. Мы точно знаем, что ты виновна. Теперь ты должна рассказать нам о своих ошибках, и мы поможем тебе искупить их.

— Не могу. Они меня за это возненавидят.

— Кто?

Миссис Майтон крутила в руках, словно выжимая, платочек. Она была вдова и пришла в Дом Собраний со своей незамужней дочерью Конни, которая плохо видела в темноте. Старейшина Хоуви подбадривал миссис Майтон:

— Вы солгали?

— Ну…

— Вы украли?

— Ну…

— Говорите же, Сестра. Сотни людей ожидают вас.

— Ну ладно. Я скажу. Я взяла ее курицу.

— Чью курицу?

— Моей соседки. Миссис Уэбб. Когда она приехала, ее курица забрела на мой двор, а это был день рождения Конни, и я ее подхватила. И прежде чем поняла, что я сделала, она уже варилась у меня в горшке. Я возмещу ей эту птицу, клянусь.

Шокированная толпа возбужденно переговаривалась. Многие поворачивали головы — взглянуть на мою маму: одни — выразить сожаление и сочувствие, другие (правда, таких было немного) — казалось, предполагали, что мама каким-то образом сама была в этом виновата. А мама тогда долго удивлялась, что случилось с этой курицей, которая, по правде говоря, не была такой уж хорошей несушкой. Сейчас, невольно осознав свой статус как жертвы воровства, мама плотнее прижала меня к себе, не уверенная, как ей следует реагировать. Может быть, это и ей тоже испытание?

— Это была только одна курица? — спросил Старейшина.

— Только одна, — ответила миссис Майтон. — И с тех пор я потеряла покой и сон. — (Это я определила бы как полуправду, ибо как раз за день до собрания, проходя мимо окна миссис Майтон, я слышала храп, сильно напоминающий перестук кирок в каменоломне.)

— Миссис Уэбб, скажите, можете ли вы простить эту заблудшую душу?

— Если Господь может, — ответила мама, — то и я могу.

— Очень хорошо, — похвалил Старейшина. Он стоял перед нами довольный, глядя на собравшихся с выражением сочувствия и достоинства на юношеском лице. — Ну, кто следующий?

Исповедь миссис Майтон словно прорвала плотину. За ней последовал целый поток исповедей. Братья и Сестры стремились обогнать друг друга, вставая перед сообществом и признаваясь в своих прегрешениях: украденный забор, одолженная и невозвращенная стремянка, ручная пила, стянутая на мельнице. Одна милая женщина, чей муж находился в Городе у Большого Соленого озера вместе со второй и третьей женами, изо всех сил выкручивала свою совесть, чтобы выжать из нее хоть какое-то прегрешение в прошлом, но все, что смогла предъявить, было: «Я как-то украла розу с куста. Куст был не мой, — призналась она со скромным торжеством. — Хуже того, я заложила цветок в Библию и храню его до сих пор».

Признания в кражах и обманах продолжались более трех часов, достигнув такого накала, что это почти превратилось в соревнование — кто сможет признаться в наихудшем прегрешении. Когда один из Братьев поднялся, чтобы заявить всего лишь о сомнении в своей душе, его зашикали и чуть было не заставили покинуть Дом Собраний.

— А что еще ты совершил? — крикнул кто-то. — Говори правду!

Затем произошло что-то совсем неожиданное. Поднялся Аарон:

— Я должен кое-что сказать.

Старейшина Хоуви приостановился:

— Скажи мне, Брат, что ты совершил?

— Я дурно обошелся с девушкой.

— Продолжай.

Это признание явно было из тех, что Старейшина Хоуви и старался выманить у собравшихся весь этот вечер. Теперь, когда сюжет изменился и разговор с воровства перешел на поистине неподобающие проступки, сборище Святых снова воодушевилось.

— Я обещал, что женюсь на ней, и не женился.

— И что же ты предполагаешь делать?

— Я женюсь на ней, если она меня примет.

Всю его жизнь Аарон был настолько ничем не выдающимся мальчиком, что многие из тех, кто был знаком с моей семьей, даже не знали о его существовании. Он был во всем совершенно обычным пареньком: обыкновенная внешность, обыкновенный ум, обыкновенное и простодушное представление о цели в жизни. Я пишу это вовсе не в осуждение, я всего лишь сообщаю о реальных жизненных фактах в попытке дать Читателю понять, каким исключительным явлением было его признание.

— Она сегодня здесь? — спросил Старейшина Хоуви.

— Да.

— Постараешься ли ты загладить перед ней свою вину прямо сейчас? Перед собравшимися здесь Братьями и Сестрами и перед Господом Богом?

Все глаза были устремлены на Аарона. Он шагнул вперед, обходя переполненные скамьи. Ожидание было напряженным: пока он шел, все нетерпеливо гадали, у чьих ног он остановится. Когда ему пришлось переступать через сидевшее на полу семейство, люди взволнованно стали приподниматься: не одна ли из этих девушек (а все они были, словно леопард, усыпаны веснушками) — уступила его воле? Однако нет, он просто шел мимо. Вот он остановился перед вдовой в черных кружевах, чей муж пропал в волнах Миссури. Неужели эта женщина смогла подчинить себе моего брата? Нет, он просто заколебался на мгновение, прежде чем подойти — подумать только! — к Конни, нашей милой, глупой соседке, которая недавно отпраздновала свой двадцатый день рождения, пообедав, сама того не зная, курицей моей мамы.

Представьте себе волнение собравшихся, когда мой брат взял пухлую руку Конни в свои и попросил ее стать миссис Аарон Уэбб! Голос его при этом был так тих и мягок, что две пожилые Святые прокудахтали: «Что? Что он сказал?» Собравшиеся принялись топать ногами, а в одном углу даже запели гимн про искупление и путь к Небесам.

— Итак, эта прекрасная пара будет запечатана, — объявил Старейшина Хоуви. — Их исповедь позволяет нам возгласить прощение.

Если миссис Майтон открыла путь потоку признаний в кражах, исповедь моего брата подняла приливную волну откровений о случаях извращенного поведения Святых, слишком красочных, чтобы предавать их печати. Достаточно сказать, что у половины Святых Братьев нашлось в чем исповедать душу (а я бы сказала — чресла). Откровения продолжались не менее часа, мужчины поднимались, чтобы признаться в отношениях с женщинами, которые вовсе не были их женами. Единственным решением была женитьба, даже если эти мужчины были уже женаты. Старейшина Хоуви прямо здесь, на месте, задал нескольким женщинам вопрос: