Дэвид Эберсхоф - 19-я жена

— Сестра Элизабет, именно ее счастье я и имею в виду. А теперь позволь мне изложить мое предложение, тогда ты сможешь судить о нем сама. Как тебе известно, в прошедшем марте с большим успехом открылся наш театр. Второй сезон начнется в день Рождества. Я хотел бы, чтобы твоя дочь вступила в нашу театральную труппу. В качестве актрисы.

Его взгляд остановился на мне и был таким загадочным, что я никак не могла понять, что он означает.

— Я же не актриса, — сказала я.

— Я не хочу, чтобы моя дочь пошла на сцену.

— Конечно не хочешь. И не должна хотеть. Но это ведь не какая-нибудь сцена. Это моя сцена. Мы никогда не поставим на ней ничего греховного. Я не могу придумать более подходящего обрамления для талантов Энн Элизы.

Со времени моего отступничества Бригам публично обвиняет меня в том, что я всегда любила многолюдную аудиторию. Множество газет пишут, ссылаясь на его слова, что я чуть ли не умоляла его допустить меня на сцену. Ничто не может быть более далеким от истины! Я обдумывала его предложение несколько дней и была уже готова от него отказаться. Однако я чувствовала: мама хочет, чтобы я подчинилась повелению Бригама; и я признаю, что находилась в том возрасте, когда каждой молодой женщине любопытно оказаться на подмостках в ярком свете театральных ламп. Итак, я не очень охотно, но все же согласилась принять предложение Бригама и вступила в его театральную труппу.

Дебютировала я в день Рождества 1862 года, в ирландской сатирической пьесе «Сын Пэдди Майлза» в незначительной роли Джейн Фиджет. Поскольку мои таланты были в зачаточном состоянии и вовсе не отшлифованы, я не могла жаловаться на то, что мне выделили слишком мало времени на сцене. Потом я выступила в роли комической героини в пьесе «Два удара». Затем сыграла инженю в «Дне рождения старого Фила» — эта роль гораздо больше подходила моим физическим данным и природному чутью. Через неделю я из новичка превратилась в ветерана сцены. Через месяц я стала актрисой, игру которой отмечали критики в своих обзорах — даже в далекой Калифорнии. Если мне следует им верить, мой драматический дар отличала естественность и доброе расположение духа. Один из критиков писал: «Мисс Уэбб обладает такой совершенно естественной красотой, какую в Юте не видели с незапамятных времен». Не могу объяснить, почему мне запомнилась именно эта строка из всех обзоров.

К январю я настолько включилась в жизнь труппы и была так погружена в еженедельный репертуар, что долгие поездки из дома и домой, к маме, в Южный Коттонвуд, стали нецелесообразны. Было решено, что самым практичным выходом для меня будет переселиться в Львиный Дом.

В те времена из всех частных домов Америки Львиный Дом пользовался самой дурной славой. Многие люди рассуждали о том, что делалось внутри его стен; и каждый путешественник-Немормон, проезжавший Солт-Лейк по пути в Калифорнию, обязательно старался увидеть этот дом, останавливался у его стены, разглядывал кремового цвета штукатурку и зеленые ставни на окнах, надеясь стать свидетелем непристойных сцен внутри. Газеты, чьи редакторы неприязненно относились к Бригаму, помещали карикатуры, где его изображали плюхнувшимся в постель в Львином Доме, в окружении двадцати жен — по десять с каждого бока. Дому давали множество различных названий: гарем Бригама, его сераль, его курятник. Те же, кто оставался на стороне Бригама, часто называли Львиный Дом «Маунт-Верноном [84] Маунт-Вернон — поместье и плантация Джорджа Вашингтона на реке Потомак в округе Ферфакс, штат Виргиния, в 25 км от столицы США. В настоящее время там находится Музей Дж. Вашингтона. Запада». Даже на Территории Юта, случись вам спросить самого преданного Святого, сколько жен обитают внутри Львиного Дома, он не смог бы ответить. Тайны его коридоров и то, что проглядывалось за окнами его спален, — все давало пищу многим досужим языкам, порождая множество предположений. Я знаю это, ибо со времени моего отступничества, как представляется, все и каждый жаждали узнать, что же творится за стенами Львиного Дома.

Я приехала туда в один прекрасный день, как раз перед обедом. В застекленном вестибюле меня встретила Сестра Сноу, моя старая знакомая по Церемонии Облачения. Она повела меня вверх по лестнице в коридор, разделяющий надвое верхний этаж во всю его длину; по обе стороны коридора я насчитала по десять дверей. По пути нам встретилось около десятка ребятишек и несколько женщин, которые были мне незнакомы. Дети пробежали мимо меня, не заметив, будто меня здесь не было, — возбужденные, мчащиеся куда-то существа, привыкшие к присутствию многих женщин и почти полному отсутствию мужчин. Женщины эти были жены Бригама, хотя называли друг друга не «Сестра», а «Тетушка». Каждая встретила меня молчаливым, недружелюбным взглядом.

В конце коридора Сестра Сноу открыла дверь в маленькую комнату с обоями в подсолнухах, запачканными там, где раньше висели картины. Там стояли кровать, туалетный столик и маленькая печка.

— Надеюсь, я не лишила кого-нибудь комнаты? — спросила я.

— Не лишила, так что пусть это тебя не беспокоит. Обед в четыре тридцать. Увидимся внизу.

Сестра Сноу всегда производила на меня впечатление человека, готового вот-вот умереть, но способного пережить всех, кого она знает.

Обед подавался на пятьдесят человек, за этим присматривала бездетная Тетушка Туисс. Она была молодой вдовой в Нову, когда Бригам обнаружил, что она обладает исключительными способностями в ведении домашнего хозяйства. Она отличалась таким усердием, что другие домохозяйки сплетничали о ней столь неприязненно, будто она совершила преступление против каждой из них лично. Раз в неделю Тетушка Туисс сутки не ложилась спать: она хотела вычистить свой очаг так, чтобы он засверкал в утреннем свете; эти ее усилия заставляли некоторых женщин ключом закипать от зависти. Другие приходили в страшное возбуждение от ее способа мести комнату на коленях, ручной щеткой, от одного угла до противоположного и обратно. Если некоторых женщин ее дотошность в ведении дома раздражала, то Бригаму она нравилась, и он использовал ее многочисленные хозяйственные таланты с самой их женитьбы, за несколько дней до ухода из Нову, в 1840 году.

Большая столовая располагалась в западной части подвального помещения. Когда я вошла туда впервые, Тетушка Туисс посадила меня в торце стола вместе с группой девушек, прозванных Большой Десяткой. Это были старшие дочери Бригама, десять молодых женщин, славившихся по всей Долине своим интересом к нарядам и привязанностью к щипцам для завивки волос. Тетушка Туисс указала мне мое место и спросила:

— Надеюсь, ты любишь яйца?

Она не была ни враждебна, ни дружелюбна, всего лишь озабочена непреодолимым желанием сделать все как можно лучше. Лоб у нее был тяжко нахмурен, лицо горело от напряженной работы. Вскоре мне предстояло узнать — из четырех разных источников, — что Бригам как супруг никогда ее не посещал и не собирается посещать. «И все же каждую ночь она сидит в постели, подложив под спину подушки, в нарядном ночном чепце — не более и не менее! — будто он еще может к ней прийти!» — смеялась мне на ухо одна девица из Большой Десятки.