Юрий Щеглов - Бенкендорф. Сиятельный жандарм

— Я обращусь к императрице и сниму деньги, полагающиеся мне в конце каждого года. В крайнем случае трону основной капитал. Я сжился с мыслью, что Фалль будет принадлежать мне. И мать и отец мечтали иметь свой дом.

Когда Вышгородское предместье окончилось, фаэтон медленно покатил по дурно мощенной дороге. Слева и справа тянулись дачи. Дома ставили здесь добротные, прочные, за стенами которых легко переждать непогоду. Возница знал фамилии владельцев. Баумгартены, Фитингофы и Шварценбеки поселились в Остзейском крае много лет назад и не собирались его оставлять ради южных красот. Семейство Левенштернов состояло в родстве с Бенкендорфами. Они считались старожилами и всячески уговаривали Бенкендорфа приобрести мызу с таким приятным и музыкальным названием.

За заставой Гапсальская дорога выглядела вполне прилично. Луга и поля были аккуратно огорожены невысокими заборами.

— Эсты трудолюбивый народ, — сказала Елизавета Андреевна. — Наши украинские хутора содержатся куда хуже. Мне есть с чем сравнивать. А о подмосковных и речь вести стыдно. Вот где бесхозяйственность! Вот где разор! Если мы обоснуемся в Фалле, то приведем все в образцовый порядок. Будет где тебе передохнуть, когда выйдешь в отставку.

После семеновской истории Елизавета Андреевна исподволь готовила Бенкендорфа, как ей казалось, к неизбежному. Она чувствовала отношение государя к мужу и понимала, что он недолго удержится на посту командира кирасирской дивизии.

— Государь тебя не любит. Тут уж ничего не поделаешь. Я думаю, что скоро он вычеркнет твою фамилию из списка генерал-адъютантов.

— Да, это так, — соглашался Бенкендорф. — Но я не могу взять в толк причину столь резкого поворота.

— Его поступки — результат его настроения, а не размышлений, особенно когда дело касается приближенных. Не я одна подметила охлаждение к тебе. Порой кажется, что он еле сдерживается, чтобы не прогнать нас. Он терпит только из-за императрицы.

Утро было прекрасным, солнечным и светлым, теплым и одновременно прохладным, какие в эту пору нередко выдаются на побережье. Вот мелькнул дом, за ним потянулся участок леса. Вдали, как игрушечная, стояла на пригорке корчма под соломенной крышей. Кругом валялись необработанные куски песчаника. Самые большие везли в город для полировки. Затем они применялись на строительстве. Поменьше размером шли на тротуары, обломки использовали для причудливо выложенных оград. Щебнем посыпали дорогу, тщательно утрамбовывая. Получалось хорошее шоссе.

— Десять верст отмахали, — сказал возница. — Вот полюбуйтесь, какие красивые дома выстроил барон Унгерн-Штеренберг. До речки его владения. Моста там нет, и переправляемся мы вброд. Госпоже не надо выходить из фаэтона. Вода не достает и до подножки.

Совсем близко оказалась развилка. Отсюда одна дорога вела к Фаллю, другая в Гапсаль. Почти у самой обочины стоял трактир под названием «Золотое солнце». Бенкендорф не рискнул остановиться на отдых. Он боялся, что отсутствие комфорта оттолкнет жену. Дорога на Фалль выглядела довольно жалко. Почва каменистая, растительность вокруг скудная. Но поля трудолюбивые эсты уже принялись обрабатывать к весеннему севу, и смотрелась земля тучной и обещающей богатый урожай. Вскоре показалась мыза барона Штакельберга с восхитительным английским садом и красивым замком, расположенным на невысоком холме. Тут остзейская природа и таланты людей выступали в полном блеске.

— Я хотел бы построить для нас что-либо подобное, конечно, лучше, удобнее и красивее.

Густой лес начинался сразу за мызой Штакельберга и тянулся беспрерывно до самого Фалля, на берегу которого стояло несколько домиков. Фалль — это много воздуха и простора. Чудесная река подчеркивала прелесть и мягкость рельефа.

— Другой берег, — сказал Бенкендорф Елизавете Андреевне, — принадлежит пока барону Икскюлю, но я мечтаю и его присоединить к Фаллю.

Они вышли из фаэтона и отправились по кромке берега. Желтоватые песчаные горы крутым высоким выступом выдавались в речку. Величественные развалины замка Икскюлей отражались в воде. Угрюмая природа и мрачные, покрытые мхом камни были преисполнены своеобразной поэзии.

— Эту землю я превращу вскоре в сказочную страну, в которой, как бы ни повернулась судьба, дочери, ты и я найдем счастье. Покойная мать одобрила бы мой выбор. Я полагаю, что императрица пойдет навстречу. В прошлом она помогла матери и отцу возвести дом в Павловске. Ты увидишь, что самые смелые фантазии довольно быстро становятся реальностью, и ты станешь здесь счастливой.

Елизавета Андреевна не очень верила в удачу. Кроме того, она знала, что такое счастье в понимании современных мужчин. Но у Бенкендорфа было одно качество, которое грешно не оценить. Он с любовью и терпением относился к девочкам и делал многое, чтобы дать им отличное воспитание. Род Донец-Захаржевских — не захудалый и не бедный род. Малороссийские поместья служили щедрым источником благополучия семьи, которая лишилась по милости французов кормильца. Бенкендорф относился к двум старшим девочкам даже лучше, чем к своим единокровным. Елена и Екатерина Бибиковы не чувствовали себя падчерицами, и вместе с тем они знали, что их отец погиб славной смертью героя и защитника отечества. Елизавета Андреевна была достаточна мудра, чтобы простить супругу кое-какие шалости и привычки затянувшейся холостяцкой молодости. Пройдут годы, и он остепенится, думала Елизавета Андреевна. Распущенные нравы петербургского двора здесь, на мызе Фалль, не будут оказывать на Бенкендорфа влияния.

— Ты в Фалле окажешься среди своих. Ты любишь этот край и становишься добрее, вспоминая о нем.

Да, под Ревелем он окажется среди своих. Отслужив в Петербурге положенное, в отпуск или в отставку отправлялись Ферзены, Игельштремы, Эссены, Левенштерны, Тизенгаузены, Иксюоли, Буксгевдены, Палены, Паткули, Штакельберги, Адлерберги, Унгерн-Штеренберги, Мейндорфы и десятки других представителей наилучших остзейских фамилий, которые не забыли, что в их жилах течет кровь рыцарей. Они верой и правдой служили российскому престолу и полностью оправдали надежды властелинов Северной Пальмиры. Русские дворяне служили России, остзейские — царям. Иногда они предавали повелителей, но только для того, чтобы возвести на трон другого владыку. Трон они никогда не предавали.

— Пора возвращаться, — сказал Бенкендорф. — Скоро начнет темнеть.

Обратная дорога до Ревеля заняла четыре часа. Самые счастливые четыре часа в жизни.

Помнится, он пригласил Пушкина к себе, чтобы вернуть «Медного всадника» с замечаниями государя Николая Павловича. Поэма Бенкендорфу понравилась, и он обратил внимание, что Пушкин начал меняться в лучшую сторону. Правда, государь вымарал несколько строк, наставил на полях много вопросов и ни за что не соглашался пропустить слово «кумир», которое, по его мнению, содержало темный намек. Пушкин совершенно точно передал ощущение от водной катастрофы. Действительно, наводнение представляло собой «несчастье невских берегов», в котором, кроме страшной стихии, никто не был повинен.