Юрий Щеглов - Бенкендорф. Сиятельный жандарм

— Не позволят сейчас, не тот момент! — отрубил опять Булгарин. — Не позволят! А жаль! Меня рассказ о последних днях Александра Христофоровича очень тронул. Ей-богу, до слез! Хотя нас с тобой не по справедливости грачами-разбойниками окрестил. Разбойнее сплошь и рядом сновали.

— Ну уж и до слез! Я тебя плачущим видел один раз, — сказал Греч.

— Это когда?

— Когда Александра Сергеевича арестовали.

— Да, горе меня охватило большое. Я помню, как фельдъегерь Уклонский его у Главной гауптвахты ссаживал. Махнул мне рукой так печально: мол, не поминай лихом! До чего изящный человек был. Композитор! Дипломат. А все-таки слова Леонтия Васильевича меня сильно взволновали. Про поездку Бенкендорфа на воды разное болтают. Будто юбка его сгубила. Ерунда! Что он, юбок не видал?! Будто она с ним на пароход увязалась. Как это можно объяснить? «Геркулес» ведь на ревельский рейд шел. А в Фалле жена Елизавета Андреевна! Фельдъегерь от государя ждал. Ах, коммюнисты, коммюнисты! Не любили они Александра Христофоровича, и чего только они на него не наклепали и еще наклепают.

— Не одни они клепают, — сказал Греч. — И из высших сфер тоже.

— Правильно, — заметил Триандофиллов, — я сам слышал рассуждения про то, как граф к католичеству склонился под влиянием дамы и чуть ли не в папство ударился, как некогда Чеадаев.

— Может, насчет католичества нечто сообразить? — произнес Греч. — Это сейчас ой как пойдет! Хотя Чеадаев католичества не принял. Это легенда.

— Да что ты, Николай Иванович, все предлагаешь невероятное! Не позволят! Ни за что не позволят! Сейчас надо что-нибудь соленое. Истории какие-нибудь женские или военные из битв с Наполеоном. Газету надо чем-то поддержать патриотическим.

— Пусть дадут нам развернуться, — вмешался юный полицейский репортер. — Из трех убийств — два марают. Интервью с проституткой выкидывают, расследование карманной кражи, если замешано высокопоставленное лицо, — под корень! Как тут работать?!

— Как хочешь, так и работай, — сказал Булгарин. — И благодари Бога, что в «Северной пчеле» печатают. Насчет атаки на коммюнистов — хорошо бы подумать. Политика всегда публике любопытна, особливо нравственная политика. Тут надо прожженным быть и рискнуть, а не мямлить. У Леонтия Васильевича весьма ценные соображения насчет них есть, и дал он мне страничку перебелить. Хочешь, прочту?

— Не без интереса послушаю, — отозвался Греч. — И молодым польза от мудрого слова.

Булгарин поднялся и, плоскостопо ковыляя, подошел к своему заваленному пожелтевшими бумагами столу, порылся в них и вытянул скрепленные листки. Так же тяжело ступая, возвратился в угол, где стояло потертое кресло.

— Ну, внимайте! Вот насчет равенства! «Так делалось у Апостолов, так было между первыми христианами, такое положение существует и теперь в монастырях и всяких религиозных общинах — русских, католических, лютеранских и других, которые начало свое берут от Евангелия. Но, предписывая равенство между братьями, то есть людьми равного звания, Евангелие говорит: воздай Кесареви Кесарево, — и никто не был послушнее властям, даже языческим, как первые христиане, хотя языческие власти гнали их, жгли и мучили. Предписывая равенство и братство, определяя равную долю всем между собою, Евангелие вместе с тем предписывает и внушает все добродетели, которые делают человека совершенным и уподобляют его божеству. Вот этого-то коммюнисты и не приметили в Евангелии». Ну, далее менее любопытно…

— Нет, читай! — воскликнул Греч. — Как это — менее любопытно? Очень даже любопытно, свежо и поучительно. Я таких рассуждений нигде не слыхивал. Каков Леонтий Васильевич!

— Обязательно читайте, Фаддей Венедиктович! — попросил юный полицейский репортер. — Замечательный текст! Ни за что бы не прошел через цензуру.

Булгарин-младший только скептически и высокомерно усмехнулся: послушали бы они, какие тексты читаются в отделении, — дыбом бы волосики поднялись. Листовки революционные! Дневники террористов и возмутителей беспорядков! И ничего! Откровения даже цареубийц! Да списки декабристов с пояснениями открыто лежат в шкафу!

Триандофиллов, посапывая носом, задремал. Коммюнисты ему надоели давно. С ними еще Россия намучается! Что и говорить!

— «О Макиавелли, Макиавелли! — продолжил чтение Булгарин. — Они провозглашают только равенство состояний, а то забыли, что при этом равенстве должны существовать и все христианские добродетели, которые не допустят ни единого человека, ни целого общества до худых поступков. Евангелие требует, чтобы люди были, как ангелы, чисты, свободны, дружны, равны между собой, но покорны верховному властителю, Господу Богу, и представителям Его на земле. Коммюнисты же выбирают из Евангелия только то, что им нравится, а всего того, что потруднее и им не по вкусу, того и знать не хотят. Евангелие гласит: исполняй свои обязанности к Богу и людям — и будешь счастлив! Коммюнисты же говорят: исполняй только свою волю, а до других тебе дела нет!» Уф! Утомили вы меня, братцы!

— Позвольте, Фаддей Венедиктович, докончить, — протянул руку к листкам юный полицейский репортер. — Тут, я вижу, хвостик остался.

— Давай, братец, тебе полезно, — отозвался Булгарин и отдал хвостик, а остальное оставил на коленях.

— Вот отсюда, кажется? «Коммюнисты просто секта, как были ариане, манихеи, евтихиане и многие другие безмозглые нововводители, которые в средних веках, не хуже теперешнего, мутили весь мир, хотя тогда не только журналов, но и книгопечатания еще не знали!»

— Ну, это не в бровь, а в глаз, — засмеялся Греч.

— «Заметьте, и у нас, кто блажит и кричит наиболее, как не те, у которых нет ни кола ни двора. Наше правление стоит на самой середине между кровавым деспотизмом восточных государств и буйным безначалием западных народов. Оно самое отеческое и патриархальное, и потому Россия велика и спокойна!» Вот это да! Вот это резюме! А нельзя ли, Фаддей Венедиктович, и мне перебелить?

— Может, нельзя, а может, и можно, — ответил мрачно Булгарин. — Сейчас и черт не разберет, что можно, а что нельзя. Это все понимание от Незабвенного идет. Он на таком посту в России первым умным человеком был, с рыцарскими понятиями вдобавок. Вот отчего Леонтию Васильевичу особенно неприятны распространяющиеся слухи о Бенкендорфе. Сколько человек навоевался! С конца прошлого века верой и правдой служил отечеству. До самого дня болезни в феврале тысяча восемьсот тридцать седьмого года не слезал с седла. Сахтынский передает, что седьмого сентября они сели в Киле на пароход «Геркулес». Этим воистину морским Геркулесом император часто пользовался. В августе тысяча восемьсот тридцать пятого года они этим самым «Геркулесом» вместе с императрицей Александрой Федоровной, принцем Фридрихом Нидерландским с его супругою, герцогом Нассауским и маленьким великим князем Константином Николаевичем, носившим титул генерал-адмирала, поплыли в Данциг. Нынешний шеф князь Орлов, тогда еще граф, тоже сопровождал императора. А вот не прошло и десяти лет, как «Геркулес» вез умирающего назад. В каюте, где тихо отдал Богу душу Незабвенный, кроме Сахтынского, которого все хорошо знали, и племянника графа Константина Бенкендорфа — никого. Как же не стыдно про даму-то выдумывать? Не понимаю: до чего жестока человеческая натура! Ведь речь идет о покойнике!