Юрий Щеглов - Бенкендорф. Сиятельный жандарм

Ополченцы выглядели превосходно — крепкие, ядреные мужики и неплохо экипированные. Московские, тверские, ярославские, рязанские и прочие купцы и помещики раскошелились и после недолгих препирательств тряхнули мошной. Ополченцы зиму легко встретят. Обоз у них знатный, свой провиант. Оружия хоть и не вдосталь, но все же у каждого имеется — пусть и рогатина или кистень. В рукопашном бою умелый справный мужик орудовал ими не хуже, чем гренадер штыком и прикладом. Ополчение с тылу подпирало войска человеческой массой — месивом тел. Пускать его в ход, безусловно, не по-людски: враз картечью размечут, но в случае чего — вторым накатом можно, главное — ввести в соприкосновение с живой цепью противника. Тонкость эту стоит понять и оценить. Конечно, Россия воевала телами, но все-таки в XIX веке думала и мужика жалела.

А поют-то как тверяки! Как пляшут! Словно смерти нет! Заслушаешься, заглядишься! И все против супостатов намерены биться — лишь бы государь с Бонапартом не замирился.

Вышли на крыльцо с Шаховским и сразу окунулись в крестьянское море — дегтем вкусно запахло, овчиной и свежим хлебом. Ну куда Наполеону справиться с его тухлой мукой и подгнившей солониной. Эту тонкость тоже надо бы понимать. Одна надежда у корсиканца после рыцарского турнира — мирный договор. И дипломатические экивоки. А тут экивоками и не пахло.

Шаховской подозвал сотского и спросил:

— Ефимыч, способен ответить барину, как мы сюда шли и с каким настроем?

Ефимыч сдернул шерстяной колпак, поклонился Бенкендорфу в пояс, считая главным барином, и, смеясь, певуче произнес врастяжку:

— Только укажи, ваше сиятельство, поголовщину, и мы все шапками замечем.

— Али своими телами задавим супостата, — тихо, но внятно поддержал сотского товарищ, мрачноватый мужичонка средних лет, очевидно понимающий тактику войны, которой испокон века придерживалось русское правительство.

— Как, Ефимыч, мыслишь: стоит нам замиряться с бусурманами-французами? — поинтересовался Шаховской.

— Ни за какие медовые коврижки, ваше сиятельство. Как же так? Посечем их да и турнем взашей — вот тогда и по рукам ударим. Не желаем мы семя французское иметь здесь у нас.

Бенкендорф засмеялся:

— Молодец, Ефимыч! Найди моего ординарца Сурикова и передай, чтобы он тебя и твоих товарищей моей отметил. Если от стакана устоишь, бери еще.

— Ай да барин! Рисковый! Я-то устою. А хватит ли у тебя запаса? Ну-ка, мужики, споем?!

— Споем, что ли?! — поддержал мрачноватый мужичонка.

Вполне идиллическая картина завершилась громкой песней. Бенкендорф, Шаховской, Нарышкин и Волконский вернулись в избу, где их ждал Винценгероде за обеденным столом. Напротив сидел розовощекий офицер в парадном мундире французских гусар. На вид — павлин, совершенно не оробевший и, в общем, ничем не напоминавший перепуганного пленного.

— Знакомьтесь, господа. Это полковник Эмиль Барро — курьер императора Наполеона. Мы ведь обожаем ловить курьеров. Теперь он благодаря нашим казакам вне опасности и может отдохнуть до конца войны.

Барро, видимо, тонко чувствовал юмор.

— Вы, генерал, даже не можете вообразить, насколько близки к истине. Я только и мечтал, чтобы кто-нибудь меня избавил от этой треклятой войны, хотя я сделал три кампании с императором и являюсь кавалером ордена Почетного легиона.

Все расселись, и Барро очутился между Бенкендорфом и Шаховским, которые наперебой подливали ему вина, кстати, настоящее «бордо», отбитое людьми майора Пренделя и присланное на пробу начальству как лучшее доказательство военных успехов.

За окном тверские песни стихли. И ударил бодрый марш. Винценгероде удивился. Он ничего не слышал о появлении в лагере оркестра. Бенкендорф объяснил:

— Это музыканты барона Фитингофа, который бросил их в Москве…

Служители муз попали, что называется, в переплет, оставленные своим хозяином на произвол судьбы. Нарышкин тем временем вышел на крыльцо, и сразу в окна избы полилась возвышенная мелодия «Марсельезы». Барро даже прослезился.

— Я вижу, господа, — сказал он, — что вы люди не только благовоспитанные и умные, но и добрые. Вы оказали бедному пленнику редкую по своему великодушию встречу. Позвольте и мне быть откровенным с вами под звуки нашей патриотической мелодии. Франция принесла вам много страданий, но поверьте, что причиной всего вовсе не моя родина и мои соотечественники, а император Бонапарт, который заботился исключительно о собственной выгоде, бросая в огонь войны сотни тысяч молодых французов. Скоро от преждевременных конскрипций их совсем не останется, и наши прекрасные города и села он заселит кровожадными корсиканцами и итальянцами, которые ему ближе по духу и крови.

Бенкендорф и Шаховской переглянулись. Какая-то правда содержалась в словах Барро. Все молчали, пораженные горькими откровениями гусарского офицера.

— Он обманул нас, господа!

Чтобы сгладить неожиданно возникшую неловкость, Бенкендорф поднял бокал и воскликнул:

— In vino veritas! [41] Истина в вине ( лат .).

В обычае у русских нет радоваться несчастью осознавшего вину врага. Волконский и Нарышкин быстро перевели разговор на другую тему, раскрашивая Барро, о чем пишут парижские газеты. Но и эти, казалось бы, пустяковые вопросы вызвали у гусара чуть ли не слезы.

— Ах, господа, наши газеты превратились в семейный альбом Бонапартов. Стыдно читать их. Каждая славит императора и приветствует мнимую победу над Россией, а мы в двух шагах от жестокого поражения.

Спас беседу, принимающую отчаянный оборот, Шаховской. Выяснилось, что Барро завзятый театрал и хорошо знал тайны парижских кулис. Барро прекрасно знал историю исчезновения мадемуазель Жорж из Парижа и был совершенно вне себя, узнав, что именно Бенкендорф умыкнул великую актрису, лишив настоящую публику наслаждения ее игрой.

— Неужели это вы и есть тот человек, который провел за нос всю шайку Савари? Невероятно! А утверждают, что на свете нет чудес! Поразительно, что я вас встретил здесь…

Но Барро еще не знал, какое чудо стрясется с ним через две-три минуты. Чудеса на свете есть, и концовка обеда с успехом доказала их существование. Внезапно в открытые окна ворвался шум, топот коней, звон сбруи и звуки перебранки, свидетельствующие о начинающейся ссоре между казаками. Бенкендорф выглянул наружу и подозвал ближайшего хорунжего, чтобы выяснить причину столкновения. Тот хватски отрапортовал. Оказалось, что «робяты» делят имущество какой-то захваченной вместе с коляской миловидной француженки, которая стояла ни жива ни мертва тут же, держа на руках славного малыша в розовом костюмчике и меховой накидке. Бенкендорф услышал за спиной взволнованный голос гусарского полковника: