Юрий Щеглов - Бенкендорф. Сиятельный жандарм

Две подряд беременности Софии Доротеи позволили Нелидовой укрепить положение при Малом дворе. Кто-то запустил, а кто-то подхватил язвительную реплику:

— Госпожа де Ментенон делала карьеру именно в то время, когда иные занимались увеличением численности населения Франции, оплачивая невыносимой болью прошлые сомнительные удовольствия.

Впрочем, женская боль Нелидовой будто бы неведома, она числилась пока в девственницах. Но разве нет иного способа ублажить цесаревича, ответив на эротический зов, чем потеряв то, что он более остального ценил — во всяком случае на словах?! Это говорилось со злостью разными людьми и вряд ли было верно. Но все-таки что-то странное связывало цесаревича с фрейлиной жены. В их отношениях крылся какой-то неразгаданный секрет, в который никто не умел проникнуть. Нелидова резко отвергала любые ухаживания еще до начала духовного сближения с цесаревичем в середине восьмидесятых годов. О чем они беседовали так часто? Почему цесаревич не пытался скрыть то, что скрывали до него другие наследники престолов и коронованные особы и что было нетрудно сделать? А он, наоборот, будто выставлял отношения напоказ. Тилли терялась в догадках. Когда полковник Вадковский заметил на одном из балов, какое дурное впечатление производят ухаживания за Нелидовой, цесаревич воздел руки к потолку и громко произнес:

— Она — святая! А ты — долой с моих глаз и не смей появляться подле, пока я тебя не позову.

Удалением Вадковского антибенкендорфовский фронт был достаточно ослаблен. Вадковский не на шутку испугался, подхватил шпагу и был таков. Правда, цесаревич через неделю снова послал за ним. Но Вадковский рисковал, и рисковал сильно. С той поры он неизменно поддерживал Нелидову.

В Гатчину достаточно редко возвращались изгнанники. Даже с верным Аракчеевым цесаревич поступил беспощадно и с жестокостью, свойственной больше прадеду, чем императрице Елизавете Петровне, отцу и матери. А дела-то варились пустяковые — сравнительно, конечно. Аракчеев шел всегда на шаг впереди Бенкендорфа. Христофора и дальше бы оттеснили, если бы не отношения Тилли с великой княгиней.

Бенкендорф имел одно преимущество перед Аракчеевым и прочими. Неукоснительная честность и порядочность. Аракчеев же спотыкался на неприятных мелочах.

Однажды кто-то из арсенала совершил покражу.

Бенкендорф сразу признал упущение и предложил нарядить следствие. По сыскной части в Гатчине Аракчеев был главный. Цесаревич вызвал его и прямо в лоб задал вопрос:

— Не твой ли братец в ту ночь караул высылал?

Алексею Андреевичу сознаться бы сразу, а он в хитрость пустился — братца пожалел:

— Государь-батюшка — никак нет! — И черт его дальше за язык дернул: — Караул от полка генерала Вильде.

— Да ну! — изумился цесаревич. — Что-то с памятью моей стало. Не откладывая в долгий ящик, иди-ка, Алексей Андреевич, в гоф-фурьерскую и подробно опиши мне происшествие, допросив причастных.

Аракчеев заюлил туда-сюда, а деваться некуда. Принес спустя два часа бумагу. Цесаревич его отослал. Показал оправдание Бенкендорфу. Тот покачал головой.

На следующее утро, подставляя подбородок под бритву графа Кутайсова, который всегда все знал, и обсуждая покражу, цесаревич пожаловался:

— Что-то с памятью моей стало!

Ну а турок — на то он и турок! — да еще попавший в случай! — возьми и дезавуируй Аракчеева:

— Ничего, государь, с вашей памятью не стало. Память у вас тверже алмаза. Вильде позавчера караул держал, а Аракчеев, подлый лжец и обманщик, брата выгораживает.

— Как?! — И цесаревич в гневе вскочил, сорвав салфетку и размазывая пену по мундиру Кутайсова — брадобрей всегда его пользовал в полной парадной форме, при орденах, ленте и шпаге. — Как он посмел соврать? Убью и расстреляю. Подай рапорт.

И тут же начертал дрожащей от возмущения рукой: «Генерал-лейтенант Аракчеев за ложное донесение отставляется от службы».

Шесть месяцев Алексей Андреевич молил цесаревича простить грех. Вернули — как не вернуть! Аракчеевы на улице не валяются. Так что Вадковский очень рисковал, хотя и таких, как он, нечасто встретишь.

— Ты не должна ему позволять на людях восхищаться Нелидовой и возводить ее в сан святой, — настаивала Тилли. — Ты пренебрегала ею с первых дней приезда, ты старалась не замечать ее — и вот к чему подобная тактика привела. Ты должна поговорить с ним серьезно.

Великая княгиня в тот же вечер поговорила серьезно, на что и получила в ответ от цесаревича пугающую резолюцию:

— Передай этой… этой… — он не сразу подобрал слово, — этой madame Liegendriicker, что я ее вышлю из Петербурга, если она еще раз посмеет науськивать тебя против Катеньки! А сыну ее Александру, несмотря на заслуги Христофора Бенкендорфа, не видать флигель-адъютантского аксельбанта, как собственных ушей! Вадковский на коленях вымолил у Катеньки прощение, и теперь они друзья, потому что Катенька добра и приветлива. Она, повторяю тебе, святая! И никакая грязь к ней не прилипнет. А Бенкендорфша кончит дни в Холмогорах или Березове, хоть она и твоя подруга и жена моего любимого офицера!

София Доротея ушла от цесаревича опять в слезах. Мелкие стычки между великой княгиней и цесаревичем нынче случались чаще и ожесточенней.

Цесаревич объяснял неуступчивость и упрямство жены преобладающим влиянием Тилли. В семейных перепалках так или иначе мелькала фамилия Нелидовой. О ней спорили больше, чем о проделках масонов, кознях англичан или предполагаемой смене фаворитов стареющей императрицы. Даже перестройка приобретенной для цесаревича Гатчины не отвлекла от крепнущих отношений с Нелидовой и не приглушила возникшего раздражения против жены, а Тилли Бенкендорф постепенно становилась главным врагом цесаревича и нарушительницей спокойствия.

Тилли считала, что если великая княгиня сдаст позиции, то Малый двор превратится в вертеп наподобие версальского и все это кончится дурно.

— Вначале падают нравы, а потом короны, — пророчествовала Тилли. — Примеров очень много. И за ними недалеко ходить.

Цесаревич подозревал, что за ним наблюдают постоянно, намеренно перетолковывают его слова и сплетничают за спиной с расчетом поссорить с Нелидовой, отдалить бедную девушку от двора и уморить монастырской нищетой. Не раз цесаревич в грубой форме угрожал расправиться со всеми, кто составляет l’autre partie — другую партию — и кто дружит с Бенкендорфшей, держа сторону оскорбленной великой княгини. Цесаревич страшно сердился на тех’, кого подозревал в доносах. Наушничества он совершенно не переносил. Избегал беседовать с Нелидовой — милой Катенькой — в присутствии третьих лиц и постоянно искал укромные уголки для уединения. Суета вокруг Нелидовой приводила к случайным недоразумениям, но в случайности цесаревич не верил и всячески третировал виновных. Подозрительность его росла и укреплялась, питаясь часто пустяками и недоразумениями.