Юрий Щеглов - Бенкендорф. Сиятельный жандарм

Агенты Савари не спускали с посольства России глаз. По их наводке Наполеон поймал в зеркалах лицо адъютанта русского посла, восторженно хлопающего мадемуазель Жорж, давнишней любовнице императора. Слишком красив и слишком прыток этот остзейский дворянчик, впрочем, как говорят, храбрый малый, прошедший выучку у генерала Спренгпортена, не новичка среди парижских ищеек. Наполеона раздражали красивые иностранцы. Он им не доверял, и правильно делал, как показала дальнейшая история его скрытых отношений с Бенкендорфом. А красивые остзейцы неприятны вдвойне — они еще преданны русскому престолу.

Похоже, что шпионы Савари действуют и здесь. С такой тревожащей мыслью Бенкендорф добрался до кровати в офицерском пансионе, бросив у дверей поводья казаку и велев Сурикову разбудить, только если позовут во дворец. Суриков служил еще отцу Бенкендорфа Христофору, когда тот был молодым обер-квартирмейстером подполковничьего чина у фельдмаршала Румянцева-Задунайского, который, несмотря на признательность императрицы Екатерины и демонстративное к нему благоволение, не скрывал добрых чувств к великому князю Павлу Петровичу, оказывая ему даже преувеличенные знаки внимания.

Суриков стянул с Бенкендорфа ботфорты, и тот повалился на белоснежную постель в пропыленном мундире, заснув сразу и без обычных мучений. В июне 1812 года исполнилось четырнадцать лет, как он правит государеву службу в седле, с пятнадцатилетнего, между прочим, возраста, и с первого дня на действительной, начав унтер-офицером Семеновского полка, как большинство остзейцев, не в пример русским недорослям из знатных фамилий.

Гонцы от казачьих аванпостов полковника Иловайского 12-го регулярно доносили: французы наводят переправы через Неман. Стучат молотками даже по ночам, разгоняя мрак смоляными факелами. Река Неман холодная и бурная, с прибалтийским тяжеловесным темпераментом. Хотя саперы инженерного генерала Жана Батиста Эбле и мастера своего дела, но им приходится туговато — сменяются каждые два часа. Императорское крыло Великой армии с пятьюстами орудиями, зарядными ящиками и обозами не перенесешь на плечах. Правый берег близок, а не перешагнешь. Мощные барки, бревна для плотов и другие хитроумные приспособления вроде изобретенных недавно понтонов привезли с собой на повозках. По мнению казаков, французы страшно спешили, себя не жалея.

Генерал Луи Мари Жак Амальрик Нарбонн, посланный Бонапартом из Дрездена, где собрались на последний совет союзники по антирусской коалиции и где император требовал новых клятв и заверений, угрожая лишением тронов, передал принцу Экмюльскому — маршалу Луи Николя Даву, что переправа назначена на конец первой декады июня. К этому дню Нарбонн возвратится из Вильны с ответом императора Александра. Корсиканец никогда ничего не предпринимал без тайного умысла, и выбор Нарбонна был произведен с тонким расчетом. Во времена революции — в ее самую кровавую и победоносную пору! — с 1791 по 1792 год он возглавлял военное министерство. Для Нарбонна Марат, Робеспьер, Дантон или какой-нибудь омерзительный палач аристократов Антуан Фуке Тенвиль или прокурор Шометт не абстрактные символы и знаки минувшей эпохи, не герои подметных прокламаций и статеек из паршивых газетенок, а весьма конкретные люди, с которыми он ежедневно общался, а с иными дружил. В виленском окружении Александра есть люди, подробно знающие недавнюю историю Франции, хотя бы канцлер Николай Петрович Румянцев — сын великого фельдмаршала.

Итак, саперы Эбле и русско-немецкого генерала Толя почти одновременно дружно трудились на берегах Немана и в тихом Закрете. Тщательно отполированный пол освободили от обломков и отремонтировали. Скоро здесь в polonaise [8] Старинный польский торжественный танец-шествие ( фр .). с мадам Беннигсен пройдет властелин северной Пальмиры, открыто демонстрируя перед всей Европой миролюбие, бесстрашие и твердость. Polonaise в Закрете будет достойным ответом на присылку Нарбонна. Войне, революционному террору и беспардонному вранью о свободе, равенстве и братстве русский монарх противопоставит кое-что более привлекательное, например, искусство бального танца. Коротконогий корсиканец так и не научился танцевать, хотя и избрал уроки у Дюпора. Сколько очаровательных туфелек пострадало, пока Бонапарт не отказался побеждать женские сердца на балах, как он побеждал мужчин в сражениях.

Спешенные казаки в сумерках близко подбирались к воде, с удивлением наблюдая, как ловко действуют саперы. Жилистый народец — хранцуз! Не слабее нашего будет. А там, повыше, на плоской вершине холма, уже поставили палатки, ожидающие Бонапарта. Ночью охрана маршала Даву, командующего первым корпусом, наткнулась в кустарнике на двух казаков. Их одежда не успела обсохнуть. Казаков спеленали сыромятными ремнями и с хохотом потащили к костру. Рыбка сама попалась на удочку, которую никто не закидывал.

— Это, наверное, атаман Platoff! — кричал маленький юркий эльзасец Дежанен.

— Пусть принц раскошелится и отогреет меня вином, — вторил ему ординарец маршала Жан Пьер. — Я весь промок от прикосновений утопленников!

— Я еще, не видел вблизи ни одного казака, — сказал третий солдат, почти ребенок, по имени Анри. — Я думал, у них бороды по колено.

Остальные французы с любопытством, но молча разглядывали двоих попавшихся к ним в сети. Маршал распорядился:

— Развяжите удальцов.

Он тоже молча взирал на пленных, пока искали переводчика — польского улана Кишинского, состоящего при штабе корпуса. Наконец тот появился, как всякий поляк, с льстивыми извинениями и многословными оправданиями. Взбешенный Даву начал задавать вопросы. Однако неудовольствие Кишинским он не перенес на казаков. Сперва поинтересовался, в каком полку служат пойманные. Даву ожидал, что русские отрапортуют без заминки. Австрийцы, итальянцы и пруссаки отвечали ему сразу. Беспощадная физиономия Даву с тяжелым мясистым подбородком устрашала. Но казаки не открывали рта, упрямо уставившись в огонь, медленно лижущий тьму.

— Объясните им, — резко и громко сказал маршал переводчику, — что, если они не заговорят, я расстреляю их.

Польский улан залопотал на тарабарском наречии, которое ужасно злило Даву. Он никогда не мог понять ни единого славянского слова. В Париже, рассматривая русские карты и русские газеты, он испытывал невольное удовлетворение, когда натыкался на знакомый термин. Ему чудилось, что он проникает в смысл всей фразы, но потом получалось, что он ошибался. Славянский алфавит виделся уродливым и несущим варварскую информацию. Кишинский, вероятно, что-то добавлял от себя ненужное. Даву зло спросил поляка: точно ли он передал угрозу? Чем она короче и энергичнее, тем действенней.