Юрий Щеглов - Бенкендорф. Сиятельный жандарм

Император Александр желал во что бы то ни стало поддержать хорошие отношения с Пруссией и укрепить заключенный в Потсдаме с королем Пруссии военный союз. Граф Толстой был вызван в Берлин. Его сопровождали граф Остерман, Нольде и Бенкендорф. Шведский король Густав Адольф преследовал собственные цели, и Толстому в соответствии с приказом императора пришлось идти в Ганновер. Население встречало русских радостно, считая их надежной гарантией против угрожавших французов. Со дня на день русские войска ожидали прибытия союзников-англичан под командованием генерала Дона и лорда Каткарта. Колебания и сомнения англичан и шведов послужили причиной запоздалого решения оборонять переправы через Эмс и атаковать Гамельн. В Люнебурге русские узнали от прибывшего туда генерал-адъютанта князя Гагарина об аустерлицком несчастье. Воронцов, Нарышкин и Бенкендорф не сразу поверили в происшедшее, но поведение англичан и шведов вскоре подтвердило размеры случившейся катастрофы.

В эти тяжелые дни произошло окончательное сближение между русскими и прусскими войсками. Не сразу прусские офицеры поверили в мощь русской армии. Они считали себя способными в одиночку противостоять Наполеону. Прусский король колебался, но королева Луиза всячески подчеркивала приверженность союзу с Россией. В Штеттине она надела зеленую амазонку с красной отделкой — цвета русских мундиров. Песельники провожали ее под крики «Ура!» во дворец. Войска графа Толстого перешли в распоряжение прусского короля, и война продолжалась. Разъяренный Наполеон, объявляя войну Пруссии, воскликнул:

— Пруссаки требуют возвращения нашего за Рейн. Безумные! Идем вперед!

Это была эпоха наибольшего сближения России и Пруссии. Барон Нольде сказал Бенкендорфу:

— У России и Пруссии общий враг, а следовательно, и общая судьба. Союз наших офицеров — вот залог победы над узурпатором.

Воронцов и Нарышкин довольно скептически относились к уверениям Нольде. Воронцов, получивший английское воспитание, весьма высоко ценил успехи островитян, преклонялся перед британской государственной системой, восхищаясь ее уравновешенностью.

— Они отказались от неумного способа проводить преобразования с помощью революций, — говорил он. — Британский консерватизм вовсе не чуждается реформ и полезных изменений.

Скепсис Воронцова и уважение к его точке зрения не помешали все-таки Бенкендорфу прислушаться к тому, что утверждал Нольде.

— Не хотите ли познакомиться с моими друзьями поближе? — однажды предложил Бенкендорфу барон. — Узы России и Пруссии должны быть нерасторжимы. Их создал и укрепил сам Господь Бог, поселив нас рядом.

Бенкендорф согласился. Он с интересом относился к рассказам Нольде о некоем сообществе, которое ставит перед собой исключительно благородные цели. Бенкендорф не задавал лишних вопросов, но он сразу сообразил, что речь идет о масонской ложе. Получив флигель-адъютантские аксельбанты, Бенкендорф погрузился в взбаламученную атмосферу павловского двора и, несмотря на то что сам император казался человеком добрым и вполне разумным, безудержные вспышки гнева и некоторая склонность к таинственности настораживали сына Тилли, впитавшего с молоком матери стремление к открытости и ласковости, свойственные окружению императрицы Марии Федоровны. Конечно, и в Павловске шла бесконечная борьба, и в Павловске плелись интриги, но все-таки гатчинская муштра, иногда сопровождающаяся мордобоем, и фантастическая обрядность Мальтийского ордена, последнего увлечения императора, отталкивали Бенкендорфа. Рыцарская легенда сопровождала его детские годы. Он любил рисовать в воображении славные турниры, неприступные замки и скачущих во весь опор закованных в латы всадников и их лошадей. Ему снились развевающиеся по ветру цветные штандарты. Он слышал во тьме лязг и грохот зазубренных тяжелых мечей, но утомительные и довольно бессмысленные ритуалы, которыми восхищался император, резко контрастировали с окружающим миром и воспринимались как нечто навязанное, особенно в присутствии таких друзей Павла, как граф Кутайсов и генерал Аракчеев.

Многие мысли Нольде были близки Бенкендорфу. Наполеона он считал насильником и разбойником, разделяя взгляды прусского сотоварища. Несмотря на личную храбрость и продолжительное участие в военных действиях, награды и продвижение по службе, он предпочитал театральные кулисы редутам и траншеям. Кавалерийское седло и гром пушек хороши на маневрах, но когда ежеминутно тебе самому угрожает смерть, а вокруг ты видишь кровь и человеческие страдания и эта дурно пахнущая каша из человеческих трупов и лошадиных раздутых туш становится каждодневной реальностью, начинаешь задумываться о том, нужна ли вообще война в качестве единственного способа решения политических противоречий.

Подобные мысли приходилось скрывать, чтобы не подвергаться риску быть обвиненным в трусости. А барон Нольде повторял:

— Мои друзья и я считаем, что Пруссии не нужна война. Наполеон порождение войны и революции. Разве он не чудовище? Достаточно посмотреть на него и деяния французов, чтобы навсегда проникнуться ненавистью к войне. Церковь не сумела устранить войну из жизни общества. И в древности война служила не только инструментом защиты той или иной территории.

Бенкендорф слышал такие же сентенции от самого императора Александра, хотя сразу после воцарения он официально подтвердил запрет, наложенный на масонские ложи отцом. Бенкендорф задумался над тем, отчего эти вполне разумные мысли приписывают масонам, да и он сам сразу подумал, что барон Нольде член какой-нибудь таинственной ложи.

Однажды во время короткого пребывания в Берлине Нольде привел Бенкендорфа, который давно выражал желание познакомиться с офицерами — единомышленниками барона, в особняк на Унтер-ден-Линден к генералу Гельбиху, состоявшему в свите прусского короля. Здесь, к своему удивлению, он встретил двух русских офицеров, с которыми никогда прежде не сталкивался. Бенкендорф провел приятный вечер в живой беседе с хозяевами, но ничего сугубо масонского и никаких секретных слов и знаков он не услышал и не заметил.

Потом забылось очень быстро. Он снова погрузился в пучину неудачной войны. Корпус графа Толстого, преданный как англичанами, так и шведами, должен был возвратиться в Россию, потому что Наполеон сумел заставить прусского короля подписать кабальный договор. Особенно тяжелое впечатление на русских произвело то, что прусский генерал граф Калькрейт тайно сносился с французским командующим, посылая гонцов в Голландию. Россия, как всегда, осталась обманутой теми, кто недавно клялся в верности и вечной любви.