Роберт Стивенсон - Сент-Ив (Пер. Чистяковой-Вэр)

Завидев меня, они оба поздоровались со мной, и миссис Мак-Ранкин осведомилась о том, где я был. Я хвастливо сказал ей название церкви и фамилию проповедника. Мне казалось, что я выиграю в ее мнении. Но она вскоре открыла мне глаза на настоящее положение вещей. В самом основании шотландской натуры кроется столько особенных хитросплетений, столько изгибов, что никто из иностранцев не только не может вполне понять их, но даже не в состоянии удовлетворить шотландским требованиям; он находится среди взрывчатых веществ и поступит благоразумнее всего, если отдастся течению своей судьбы — без оружия, без защиты… (Цитата из любимого гимна миссис Мак-Ранкин).

Членораздельное восклицание, сорвавшееся из губ миссис Мак-Ранкин, было крайне выразительно, хотя изобразить его буквально невозможно, и я поступил согласно только что рекомендованному мной правилу.

— Вы должны помнить, — заметил я, — что в вашем городе я чужой. Если я сделал что-либо дурное, то этому виной было мое полное неведение. Будьте так добры, позвольте мне сопровождать вас сегодня вечером, и я пойду с вами.

Но в настоящую минуту она не была расположена успокоиться и с недовольным бормотанием ушла к себе.

— Ну, Роулей, — сказал я, — а вы были в церкви?

— С вашего позволения, сэр.

— Значит, и вас постигла такая же печальная участь, как меня, — продолжал я. — Ну, а как вынесли вы шотландскую службу?

— Это было довольно-таки утомительно, сэр, — ответил мой юный слуга. — Не знаю, почему, но мне кажется, что со времени Уоллеса все в Шотландии сильно переменилось! Она отвела меня в странную церковь, мистер Анн. Я думаю, я не досидел бы до конца службы, если бы она не дала мне мятных лепешек. В сущности, эта старуха не зла. Она немного ворчлива, немного надоедлива, но, право же, она думет, что приносит этим пользу. Сегодня она просто накинулась на меня. Видите ли: вчера вечером она предложила мне поужинать и, простите меня, сэр, я сыграл ей несколько песен. Она не сделала никакого замечания. Сегодня утром я стал было играть для себя, но она так налетела на меня, столько наговорила мне о воскресенье, что я думал, и конца этому не будет.

— Они все немного безумны, — сказал я. — И вам придется приноравливаться к ним. Не ссорьтесь с ней, главное же, не оспаривайте ее мнений, или вам же будет хуже. Что бы она ни сказала, дотрагивайтесь рукой до кокарды и говорите: «Точно так» или: «Прошу извинения, сударыня». И вот что еще: мне очень жаль вас, но вам придется вечером опять идти в церковь. Это ваша обязанность.

Как я и предвидел, едва зазвонили в колокола, — мистрис Мак-Ранкин явилась к нам, предлагая сопровождать ее в церковь. Я немедленно с полной готовностью поднялся с места и предложил ей руку. Мы двинулись в путь. Роулей следовал за нами. Я уже начал привыкать к опасности моего пребывания в Эдинбурге; мне даже было забавно снова очутиться в новой толпе молящихся. Однако следует заметить, что очень скоро мне стало скучно, так как доктор Грей говорил долго, а мистер Мак-Кроу оказался еще многоречивее своего собрата, и вдобавок его речь отличалась бессвязностью; когда проповедь священника (он нападал на все христианские церкви, в их числе и на мою) теряла тоническое свойство личного оскорбления, меня начинала одолевать дремота. Но я боролся из-за жизни и подбадривал Роулея уколами булавки, и не заснул до конца.

Печать благодати, осенившей меня, совершенно победила сердце Бесси; однако мне казалось, что ее симпатией руководили также и мирские соображения. Я полагал, что она не без удовольствия шла в церковь рука об руку с молодым, прекрасно одетым джентльменом и в сопровождении щеголя-слуги с кокардой на шляпе. Я видел это по тому, как она ввела нас в церковь, как указала нам те места в Библии, которые мы должны были читать, как она оглядывала молящихся, чтобы видеть, смотрят ли они на нее, когда она шепчет мне имя священника, передает мятные лепешки (которыми я в свою очередь угощал Роулея) и так далее. Роулей был хорошеньким мальчиком; извините, но я вынужден заметить, что и я тоже обладал довольно привлекательной наружностью, а когда мы старимся, то при виде красоты, грации, здоровья и изящества нам кажется, будто все кругом нас делается яснее и лучше. При этом в душе человека не возникает себялюбивых мыслей и желаний, не думает он также и о своих близких, а просто с улыбкой любуется привлекательными для него существами; вызывая же в своем воспоминании их образы, снова светло улыбается им. Или я совершенно неверно смотрю на женскую натуру, или мистрис Мак-Ранкин ощущала именно такое совершенно бескорыстное удовольствие в нашем обществе. Она была в церкви в сопровождении щеголеватого лакея; двое веселых красивых малых вносили в ее дом жизнь, веселье и вдобавок относились к ней почтительно и любезно, соглашаясь со всеми ее мнениями. Могло ли это быть ей неприятно?

Следовало поощрять подобные чувства нашей хозяйки. Идя домой из церкви (если только можно было назвать церковью это сборище), я старался увеличить сочувствие к себе моей квартирной хозяйки. Я взял ее в поверенные, то есть рассказал ей о моих любовных делах. Едва я упомянул, что чувствую влечение к молодой девушке, как она повернула ко мне свое страшно серьезное лицо и спросила:

— Она хорошая девушка?

Я ответил ей чистосердечными уверениями.

— К какой религии она принадлежит? — послышался неожиданный вопрос. Я смутился. Дыхание стеснилось в моей груди.

— Даю слово, сударыня, я никогда не спрашивал ее об этом, — ответил я. — Мне известно только, что она истинная, убежденная христианка, и с меня этого достаточно.

Мак-Ранкин вздохнула:

— О! Есть ли у нее достаточные основания считаться христианкой! Надо заметить, что во многих из наших сект есть хорошие основы, например, в секте Мак-Глашанитов, Мак-Милленитов и даже в господствующей церкви…

— Если дело на то пошло, то я скажу вам, что знал даже очень хороших папистов.

— Стыдитесь, мистер Дьюси! — вскрикнула она.

— Но я только…

— Не шутите серьезными вещами, — перебила меня она.

Однако она выслушала то, что я нашел нужным рассказать ей о нашей идиллии, и наслаждалась ей, как кошка наслаждается сливками, опуская в них свои усы. И такова экспансивность страсти! Я с наслаждением изливался перед этой женщиной с грудью, закованной в железную броню! Мое доверие породило между нами доверие: с этой минуты мы зажили по-семейному. Мне не было трудно уговорить миссис Мак-Ранкин согласиться председательствовать за нашим чайным столом. Конечно, никогда в мире не существовало такого плохо подобранного трио, как Роулей, миссис Мак-Ранкин и виконт Анн. Но я следую правилу апостола (с маленьким изменением): я стараюсь быть всем для всех женщин. Когда не угожу женщине — задушите меня моим же галстухом.