Юрий Щеглов - Малюта Скуратов. Вельможный кат

Об этом князе упоминают далеко не все историки. Зная такую подробность новгородского политического бытия, как мог Иоанн равнодушно взирать на маневры князя Курбского и некоторых новгородских бояр? Разумеется, окружение государя негодовало и жаждало крови. Отпадение Новгорода, под каким бы соусом оно ни произошло, грозило гибелью Москве и всем тем, кто укреплял ее могущество и стремился расширить ее пределы.

— Один из посадников, принадлежащий к литовской партии, приехал в Клопский монастырь и спросил у блаженного Михаила: не собирается ли князь московский идти на Новгород? Дескать, у нас есть свой князь — Михаил Олелькович!

«То, сынок, не князь, а грязь, — ответил блаженный, — шлите-ка скорее послов в Москву, добивайте челом московскому князю за свою вину, а не то придет он на Новгород со всеми силами своими, выйдете вы против него, и не будет вам Божьего пособия, и перебьет он многих из вас, а еще больше того в Москву сведет, а князь Михаил у вас в Литву уедет и ни в чем вам не поможет».

«Все так и случилось, как предсказал блаженный», — заключает Ключевский.

Более того, так случилось и через сто лет после Шелонской битвы. Непонятно, почему внимательный историк, освещая эпоху внука Ивана III Васильевича, не коснулся подробно разгрома Новгорода в зиму 1570 года. А между тем это событие стало началом заката опричнины, ликвидации ее верхушечного слоя, гибели главных сподвижников Иоанна, вершивших судьбы России почти целое десятилетие.

Разгром Новгорода Ключевский относит к самым отвратительным поступкам царя, деяния же деда не получают у него столь жесткой и однозначной характеристики. Для нас важно уточнить, что отношение Иоанна к Новгороду несет на себе печать не только историко-психологической традиции. Новгородский комплекс — тесное переплетение различных причин, мотиваций и интересов — лежал в глубинной основе новгородского похода, который несравним по катастрофическим последствиям с событиями, относящимися к эпохе Ивана III.

Смерть Филиппа Колычева усугубила происшедшее. Если до убийства в Твери, виновником которого явился Малюта — именно виновником, а не просто исполнителем бессудной казни, Иоанн нуждался в поддержке, то, разбив лагерь на Городище, он уже не просил ни у кого никакого благословения. Все корабли были сожжены, декорации упали, и узда была порвана. Ничто теперь не сдерживало опричнину. Она справляла тризну, последнюю или, быть может, предпоследнюю. Она гуляла как пожелала. Совершенно разоблачив свою бессмысленность и бесцельность. После новгородской разборки становилось ясно, что Смутное время не за горами. Оно уже казало России пьяный и лживый лик, вернее, искаженную маску, за которой пряталась чужеземная физиономия. Новгородский разгром, имеющий прикосновение к иностранным делам, начисто перечеркнул прочие международные начинания Иоанна. И современники и потомки безоговорочно осудили опричный произвол в Новгороде, и более остальных суду подвергся Малюта, который, если бы знал судьбу несчастных своих дочерей и внуков, в ужасе открестился бы от содеянного.

До сих пор никто не объяснил, да и вряд ли задумался над тем, отчего Иоанн начал избиение новгородцев именно с духовенства, а не с бояр, дворян и посадских. Карамзин, правда редко устанавливающий причинно-следственную связь между явлениями, почти полностью упускает этот момент. Костомаров и Соловьев лишь косвенным образом намекают на указанное обстоятельство, однако тайна по-прежнему остается под непроницаемым покровом. Приведу еще один важный классический фрагмент, принадлежащий перу Сергея Михайловича Соловьева.

«…Летом 1569 года явился к царю какой-то Петр, родом волынец, и донес, что новгородцы хотят предаться польскому королю, что у них уже написана и грамота об этом и положена в Софийском соборе за образом Богоматери».

Возможно, что место хранения подложной грамоты рассердило Иоанна. Его дед в разгар борьбы с непокорными новгородцами вывез из Софийского дома огромное количество драгоценной церковной утвари, священные книги и казну старых епископов. Частичной экспроприации подверглись также монастырские земельные угодья. Спустя почти два десятка лет сокровища целыми возвратили Новгороду. А теперь изменники прокрались в храм и осквернили святое место. Вот чем они ответили на благородный жест Московского великого князя!

— Вот чем они ответили на благородный жест Московского великого князя! — вскричал Иоанн, обращаясь к Малюте. — Немедля гони верного человека к мятежникам, и пусть он учинит тайный розыск и донесет нам истину.

Малюте два раза не надо приказывать. Он послал в Новгород Болотова с точными инструкциями:

— Скачи на Софийскую сторону в Новгород, ночью обыщи храм и чтоб грамоту мигом доставили!

Болотов все выполнил в точности. Грамота действительно отыскалась за образом, и ее привезли государю. «…Подписи — архиепископа Пимена и других лучших граждан — оказались верными», — повествует Соловьев, что должно было насторожить Иоанна и Малюту.

Обманулся ли Малюта, или хотел быть обманутым, или, как в случае с дворянином Ивашкой Козловым, которого посадил потом на кол, сам сфальсифицировал грамоты от имени Сигизмунда-Августа, потому что трудно вообразить, что хитрая и осторожная секретная служба польского короля сразу выпустила из своего гнезда серию обращений к русским боярам без риска провалить задуманное. Деликатное обращение к одному или двум подданным Иоанна, как в случае с Курбским, дало бы больший эффект. Среди троих один почти всегда доносчик, а иногда и двое. Впрочем, дальнейшая практика сыска свидетельствует, что в Сыскную избу, что на Лубянском холме, бегут все без исключения вовлеченные в интригу, опережая друг друга, из-за боязни оказаться в одиночестве и прослыть злоумышленником.

«Говорят, — продолжает Сергей Михайлович Соловьев, — что этот Петр, бродяга, наказанный новгородцами из желания отомстить им, сам сочинил грамоту и необыкновенно искусно подписался под руку архиепископа и других граждан. Иоанн решился разгромить Новгород».

Волынец Петр был, очевидно, способным мошенником. Однако подобный обман одному совершить мудрено. Какой-то запашок тайной службы Малютиной витает над этой сомнительной историей. Главное противоречие состояло в том, что" архиепископ Пимен благосклонно относился к опричнине, иными словами, поддерживал Басманова и Вяземского и — более того — наследовал митрополиту Макарию, который до своей кончины обладал сильным влиянием на государя и с которым у Иоанна были связаны лучшие молодые годы царствования.

— Из-под Алешки да Афанасия иначе колоды не вышибешь, — загадочно бросил однажды Васюк Грязной в тесной малютинской компании на Берсеневке, — если вредного Пимена не ухайдакать!