Юрий Щеглов - Малюта Скуратов. Вельможный кат

Малюта резко толкнул коня и выскочил в пространство, образовавшееся между новгородцами и опричниками с государем и царевичем Иваном в первом ряду. Мало ли что может случиться. Когда он крымчаков в Торжке побивал, один юркий татарин, долго притворявшийся мертвым, после того как пришла подмога и спустя немного времени появился сам царь, едва не убил его, ловко бросив тяжелый и острый нож. Еле успел Малюта щитом отбить коварный удар. Не ровен час и на мосту найдется молодец, отважившийся отомстить за пролитую кровь. Монахи — народ не робкий. Среди них воинов в прошлом немало.

— На колени! — приказал Малюта, шагом подъезжая к стывшей на ледяном ветру людской массе. — На колени!

Часть народа не посмела ослушаться, однако сам архиепископ не унизил высокого сана, а, почудилось, выпрямился и стал будто бы еще крупнее в тканных золотом ризах.

— Ты, злочестивый, держишь в руке не крест животворящий, а оружие и этим оружием хочешь уязвить наше сердце: со своими единомышленниками, здешними горожанами, хочешь нашу отчину, этот великий богоспасаемый Новгород, предать иноплеменникам, польскому королю Жигмонту-Августу! — Произнося эти обвинения, Иоанн отделился от охраны и приблизился к архиепископу.

Вороной конь разляпывал желтоватую пену, фыркал и гордо вышагивал, красуясь. Но архиепископ не отшатнулся от надвигающейся, свернутой набок морды и стоял как вкопанный, не совершая попытки заслониться крестом. Он понимал, что Иоанна ничем не удержишь, и не хотел паству вводить в соблазн сомнением в чудодейственной силе креста. А как вышибет безумец его из костенеющей руки — что тогда?

— С этих пор ты не пастырь и не учитель! — яростно прогромыхал Иоанн, свирепо сверкнув очами. — Но волк, хищник, губитель, изменник нашей царской багрянице и венцу досадитель!

Архиепископ не проронил ни слова. Он не сделал попытки возразить и оправдаться. Лицо выражало недоумение и обиду.

— Иди немедля в собор и служи обедню. Я сам там буду!

Получалось, что палка, выкинутая Перуном, не привела к столкновению. У новгородцев возникла надежда. Архиепископ кротостью ласковой будто бы подавил злобу, кипевшую в душе государя. Толпа, прежде онемевшая, медленно двинулась за духовенством к святой Софии. Между тем ни Малюта, ни Грязной, ни Болотов, ни Зюзин, ни опричная охрана не сомневались в ужасном для Пимена исходе.

Малюта знал желание царя продемонстрировать новгородцам не только благочестие верховной власти, но и ее жестокую силу. В конце обедни Иоанн велел Малюте:

— Быть людям твоим наготове. Как крикну: гойда! гойда! — хватайте изменников, вяжите крепко и, когда стемнеет, отправляйте в Москву. Оттуда везем в слободу судить. А ты, Грязной, никуда не отлучайся, будь при мне — твой час пробил. Пусть узнают, что ждет изменников, какой бы высокий пост они ни занимали. Что заслужили — получат!

Ободренный присутствием государя в храме, Пимен в сопровождении бояр по выходе на паперть приблизился к нему и пригласил в Столовую комнату отведать яств, над приготовлением которых колдовали ночь напролет и утро самые искусные повара. Ничто не предвещало несчастья. Архиепископская обслуга приняла Иоанна и опричную верхушку с должным гостеприимством. Бояре, посадская знать и игумены монастырей чинно собрались поодаль того места, которое предназначалось гостям, занявшим лавки, но не освободившимся перед тем от оружия. Архиепископ сотворил молитву, и едва гости взялись за трапезу, как раздался протяжный гортанный возглас царя:

— Гойда! Гойда!

Васюк Грязной тут же накинулся на архиепископа и потащил прочь из Столовой комнаты. Белый клобук волочился за ними. Опричники стоптали его безжалостно. Настоятелей монастырей и бояр хватали за плечи и через окна и в двери метали, как снопы, во двор, где, сидя в выброшенном архиепископском кресле, распоряжался Малюта. В мгновение ока чистый и ухоженный дом дотла разграбили. Даже золотоордынцы не относились так к жилищам священнослужителей. Чаще случалось обратное — церковные строения отдавались под покровительство Чингисхана и его наследников. Умные и хитрые золотоордынцы не трогали монастырей.

Пророчество Перуна распространилось не только на новгородцев. Прибывшие с Иоанном русские изничтожали русских, православные издевались над православными с неистовостью и изощренностью чужеземцев неродной веры. Впрочем, чужеземцы у себя на родине нередко поступали с соплеменниками и злее. Испанцы сжигали на кострах испанцев, англичане вешали англичан, французы тысячами вырезали французов, немцы стреляли из пушек по немцам, а шведы — по шведам. Что следует заключить в таком случае о человеческой природе европейцев? И какова, вообще, роль национальности в сих прискорбных деяниях?

Самое рьяное участие в безобразной вакханалии принимали иностранные опричники, и особенно Генрих Штаден. За несколько дней он успел навербовать пятерых городских подонков и после погрома в монастырях, мародерствуя, грузил на телеги все, что имело ценность. Он брал серебро и иконы, дорогие ткани и церковные украшения.

— Через неделю уйдем отсюда, — обещал он своему маленькому отряду разбойников. — В окрестностях Новгорода есть чем поживиться. Нам нужны лошади и повозки. Монастырями мы не ограничимся. В Новгороде самые жирные бояре. Вассалы архиепископа всегда хорошо жрали.

Люди Штадена готовы были на любое преступление из-за денег. Украсть имущество у состоятельных не преступление — надо только отважиться. Государь не преследует таких, как они, и не клеймит ворами. Опричнина подает им пример. А там, вдали от Городища, легко разбогатеть и уйти подальше на север или восток, чтобы начать новую жизнь. Немчин не дурак. Он знает толк в вещах.

Опричный голова Эрих Вебер тоже набрал небольшой отряд и намеревался поспешить за Штаденом. Их исчезновение из Новгорода вряд ли кто-либо обнаружит. Вдобавок Штаден слышал, как Иоанн сказал Малюте:

— Пусть твои люди, не страшась, дойдут до моря, и что встретят на пути, то будет принадлежать им. Изменники в моей державе не могут владеть ни землей, ни имуществом.

А чужеземцам ничего иного и не требовалось. В этой стране закон зависел от власти, а власть сосредоточивалась в руках государя.

Малюта разбросал игуменов и монахов по тюрьмам, наскоро приспособив подходящие помещения. Князю Афанасию Вяземскому он отрубил резко:

— Слышь, князь, по две деньги на чернеца выдашь. Воды вдоволь, а хлеба в обрез. Самим нужен. Голод вокруг! А мои псы должны сытно есть.

Никогда Малюта столь непочтительно с князем Вяземским не разговаривал.

— Дружку своему Пимену — ладно уж: не обедняем! — луковку добавь. Ты мне когда-то добро сделал, а я добра не забываю.