Юрий Щеглов - Малюта Скуратов. Вельможный кат

— Кто такие и куда путь держат?

— К тебе, князь, — бросил Малюта, сел на коня и подогрел его плеткой.

Где Курбский, там слугам царевым тоже места нет. Курбский за Сильвестра всегда заступался. Вроде друг Иоаннов, а постоянно поперек ему. Под Казанью пленных ногаев не позволил перебить. Возле городских лавок стражу поставил. Между тем сам государь разрешил брать товар сколько душе угодно. С главным умником Максимом Греком, которого по справедливости в заточении держат, князь тайно общается. Когда Иоанн по выздоровлении собрался на богомолье, отвращал его по наущению Сильвестра и Алешки Адашева: мол, зачем тебе и самому тащиться, и царицу с пеленочником везти. А те с голоса главного умника пели. Не ровен час и беда грянет. Князь Курбский тоже пугал царя, чего только не выдумывал. Словом, целый заговор соорудили. Максим Грек худо пророчествовал и, прощаясь с Иоанном, который по пути его навестил, воскликнул:

— Если послушаешься меня, то будешь здоров и многолетен с женою и ребенком!

Иоанн от намерений трудно отступал, надоели опекуны, чуть ли не в опочивальню, когда он с царицей любился, залезающие. Тяготился непрошеными советами и угрозами, которые частенько сбывались, ибо дурные люди с дьяволом не чужие. Не желали они встречи Иоанна с монахом Иосифо-Волоколамского монастыря Вассианом Топорковым, который пользовался расположением еще великого князя Василия III Иоанновича. Что произошло в келье Вассиана, никто не знал, что сказал монах царю, никто не слышал, но из уст в уста передавали, что именно Топорков укрепил молодого человека в желании стать настоящим самодержцем и тот у него руку горячо и самозабвенно поцеловал — и монахи видели, и ближние бояре. На Руси ведь ничего не скроешь.

Между тем пророчество Максима Грека и предостережения князя Курбского с компанией сбылись. Не пережил царевич Димитрий путешествия. Упал в воду и захлебнулся. Недоброе, по мнению Малюты, вилось рядом с князем Курбским. Как он смеет царю перечить?! От него кормимся, его милостью живы. Лучше одному внимать, чем сотне на толковище. Так считал Малюта. Новгородское вече тому пример.

Отъехав на порядочное расстояние, Малюта оглянулся. Князь Курбский, толмач Бориска Леднев, дьяк Висковатов и его помощник по Посольскому приказу Осип Непея, которому суждено было позже с Ричардом Ченслером отправиться в Лондон, спешившись, обменивались с англичанами учтивыми поклонами. «Это они умеют, — мрачно подумал Малюта. — Этих подавай им поболее. Хлебом не корми, квасом не пои — дай похлестать языком с чужеземцами!» Какой-нибудь захудалый немчин или, чего гаже, ливонский рыцарь милее нашего русского человека. И тянут сюда, и тянут заморских гостей, и привечают, будто родных каких. У Курбского что ни день, то гость в шляпе с пером и книгой под мышкой. И лопочут беспрестанно, улыбаются и кланяются. А в сердце измена! Ей-богу — измена! Чуял Малюта всем существом своим. Ну как любить ливонцев?! Хуже захватчиков нет! И распутники! Под корень ливонцев! И на дыбу! Чтобы все секреты выведать у паскудного ордена и отнять государю принадлежащее. А Курбский с Висковатовым сейчас англичанам богатое подворье отведут и ничего от них утаивать не станут. Наоборот, двери раскроют куда попало и торговать позволят, да еще государя убеждать примутся: мол, польза от чертей чужеземных Москве изрядная.

И остальное случилось, как Малюта предугадывал. И подворье отвели богатейшее, и слуг нагнали, и каждый день продукты привозили — одних вин фряжских Бог знает сколько сортов. Ни в чем англичане отказа не имели. Однако государь не спешил их принимать. Присматривался с помощью чужих глаз и прислушивался с помощью чужих ушей. Англичане держались пристойно. Никуда без спроса не отлучались, ничего не старались выведать, беседовали степенно с теми посланцами, которых сам Иоанн направлял. Собственных соглядатаев не пытались использовать.

Малюта, который нередко охранял жилище чужестранцев, вскоре переменил мнение о ченслеровских мореходах.

— На ливонцев они не смахивают ни нравом, ни обхождением, ни внутренним порядком, — рассказывал Малюта жене, возвращаясь домой на Берсеневку. — Меда не пьют, пива не употребляют, к фряжскому вину не привязаны. И не обжорливы. Остатки на пол собакам не бросают. Народ очень чистый и несварливый.

Однажды его призвал государь. Малюта опустился на колени.

— Поднимайся, смерд! — улыбнулся Иоанн. — Не казнить хочу, а миловать и шубой одарить. Не бойся!

Вместо того чтобы встать на ноги, Малюта распростерся ниц и носом в пол уткнулся.

— Поднимайся, смерд! — повторил, растягивая рот в улыбке, государь. — Не то велю поднять тебя пинками. Отвечай: что за народ приехал из Холмогор и какого поведения? Что толмач врет, то не повторяй. Сам от себя говори. И помни: государю только истину выкладывай, какой бы она ни была. Если дерьмом воняет, так и отвечай: дерьмом воняет, а не маслами благовонными. Тогда у меня на особой примете будешь. Что в Тайницкой происходит — о том молчок. Разболтаешь — язык вырву. Ключи у тебя? Обвыкаешь на новом месте?

— У меня, пресветлый государь! Обвыкаю.

Лежа не разговоришься, и пришлось Малюте встать.

— Жди — зайду. Ну, что чужестранцы — жадный народ? Вороватый? Чего им надобно? Наше гостеприимство по нутру ли? Короля своего слушаются?

— Пресветлый государь, от немчинов отличаются веселостью и покладистостью нрава, а с ливонцами не сравнить.

— Что так? — спросил, нахмурясь, Иоанн. — Чем лучше ливонцев?

— Драчливы рыцари и непристойны. Свару затевают, если что не по-ихнему. За мечи хватаются. И вечно голодные, что псы. — Уж если Малюта кого-нибудь невзлюбит, то навечно. — Главный у англичан — Ченселер. Тебя, пресветлый государь, весьма почитает и молит Бога о твоем благоденствии. К королю относятся с почтением. Имя упоминают в молитвах.

Не раз Малюта привлекал внимание Иоанна правдивыми ответами. Ему такие людишки нужны.

Ровно через две недели англичан позвали в Кремль. Иоанн решил поразить гостей пышным приемом. Толмач Бориска Леднев донес, что Ченслер постоянно восхищается Московией, устройством столицы, богатством лавок и сообщил гонцом королю в Лондон, что Бог сподобил его открыть новую землю.

— Напрасно бахвалится чужестранец! — гордо и презрительно усмехнулся Иоанн. — Мы за морями-океанами давно ведомы. Но если приезжий нас привечает, то и мы ему отдадим должное.

Никогда ни Ричард Ченслер, ни его матросы и давно путешествующие купцы не видели столько золота. На голове Иоанна солнечно сияла золотая корона, платье царя и придворных было выстегано золотой нитью, золотые же пуговицы украшали разноцветные драгоценные камни. Обедали гости в Золотой палате, где одежда слуг блистала тоже золотом, и потому нельзя было отличить их от бояр и князей.