Юрий Рудницкий - Сумерки

Тут Витовт умолк и стал задыхаться. Глаза у него широко открылись, словно от испуга.

— Не у бояр, княже, а в народе… — начал было вайделот и умолк.

Витовт вскочил с постели, простёр к небу руки, изо рта хлынула фонтаном кровь… Он пошатнулся и упал на руки Сигизмунда, который опустил его на подушки.

— Ступай, старик, позови князя Семёна Гольшанского! — сказал он спокойно. Видно, смерть и завещание брата не очень его смутили. Гирвойло опрометью кинулся из комнаты.

Молва о болезни великого князя молнией облетела все литовско-русские земли.

Она волновала одних и обескураживала других, вливала в сердца надежду или тревогу в зависимости от того, рассчитывал ли кто от перемены на престоле на лучшее или опасался худшего. Князья радовались, поскольку Витовт боролся с их властью, стоящей на пути между народом и правителем. Стремился он вместе с тем и к разрыву с Польшей. И те, кому ещё до унии 1413 года были даны польские гербы и которые желали воспользоваться золотыми вольностями шляхты и неограниченной властью над подданными, громко кричали о том, что пришёл час выполнения кревских постановлений. Польские друзья подбадривали их, обещали золотые горы и пили за вечное братство с литовскими и подольскими магнатами. Одни ехали в Троки, чтобы помогать покровителю магнатов Свидригайлу, другие съезжались в Каменец, в Червень, Смотрич, Скалат, Летичек, Ядтушков, Трембовлю, Рогатин и советовались, рядились, посылали грамоты и сзывали воинов. Среднее боярство, когда-то собиравшееся на зов князей и представлявшее главную силу, теперь почему-то отступило от них. Оно ждало решения и хотело выяснить, кто возьмёт верх: засядут ли в Вильно шляхтичи с ренегатами-перевертнями, литовские паны или Свидригайло, а может, и какой наместник Ягайла. И с беспокойством следили за начавшимся движением среди русских селян, замковых слуг и путных бояр, большинство которых ждало от наследника Витовта возврата прежней свободы и упразднения рабства. Они знали, что этого можно добиться только в Литовско— Русском княжестве и чувствовали себя в силах постоять за такое государство жизнью и добром.

Боярин Микола из Рудников и Андрийко ехали через Хабны, Житомир, Чуднов, Меджибож и Смотрич. Уже в Хабнах они видели многих бояр из Овруча, которые собирались в корчмах. Тут же впервые услыхали о восстановлении Русского княжества, в связи с этим упоминали несколько имён: Михайла Юршу, Олександра Носа, Федько Несвижского, Богдана Рогатинского, говорили также много о князе Свидригайле, который с далёкой Северщины послал наказ собирать войско для борьбы со шляхтой.

«Идти или не идти?» — спрашивали себя бояре «низшего стану» и колебались. Князь Свидригайло был близок с князьями, а князья стремились подчинить мелкое боярство и свободных кметов. А Несвижский, Нос и Юрша скликали на борьбу за независимость весь народ.

«Куда идти?» — спрашивали себя отважные, бедные ратники, для которых проигранная война без оплаты за службу и без добычи была сплошным разором. Простодушные тщетно ломали головы. Однако, чем далее на юго-запад, тем отчётливей созревало в головах людей решение о необходимости всенародного восстания. На Подолию уже хлынула первая волна шляхтичей-переселенцев, и этого было достаточно, чтобы вселить в сердца православных злобу и возмущение. От села к селу ездили мелкие бояре, кметы и десятки людей, о которых никто ничего не знал, бояре ли они или мужики. Они собирали вооружённых мужей, советовали ковать в кузнях копья, топоры, косы, оковывать дубины, готовить стрелы. Здесь уже все открыто говорили, что Нос, Несвижский и Юрша — тысяцкие Свидригайла и что он придёт на помощь восставшим, как только они поднимут мятеж. Боярин из Рудников радовался проявлениям народной роли и силы и только диву давался, откуда они так быстро возникли, да расспрашивал об том Грицька, Андрийка и даже Кострубу. Андрийко не знал ничего, Грицько только посмеивался и потирал руки, а Коструба объяснял это тем, что покойный боярин Василь Юрша не только разговаривал на сходках, но и позаботился о том, чтобы осуществить свои замыслы.

В Смотриче они остановились в корчме, у каменецкого шляха. Шёл он по правому берегу реки Смотрич, и Каменец стоял на правом её берегу. В корчме за столом попивали из глиняных кувшинов кислое пиво лишь несколько мещан из предместья. В углу за отдельным столиком сидел какой-то бледнолицый молодой человек со взъерошенными волосами. На нём был короткий кафтан, расшитый шнурами, без рукавов, со множеством пуговиц. Широченные кармазинные рукава рубахи были стянуты на запястьях золотым галуном. На тощих кривых ногах красовались узкие штаны, правая половина в красных и синих полосах, а левая — отливала золотом. Через плечо шёл широкий ремень с нашитыми на нём бубенчиками величиной с волошский орех. Они позвякивали при малейшем движении.

«Ишь цаца какая!» — подумал Андрийко и захохотал, но боярин Микола толкнул его кулаком в бок и прошептал:

— Не смейся, парень, зачем обижать незнакомого тебе человека? Это рыцарь, у него золотые шпоры и рыцарский пояс. У немцев эта глупая французская мода уже проходит, а в Польше только начинается. Вот увидишь, не пройдёт и минуты, как этот чудак выкинет какую-нибудь штуку.

И в самом деле. Не успели они усесться и приняться за привезённые припасы, как рыцарь вышел из своего угла и, достав из-за спины тяжёлую рукавицу, подошёл мелкими шажками к столу.

— Я, Станислав из Секерна, Секерского герба Элита, полагаю, что имею дело со шляхтичем и пасованным рыцарем. Так ли это?

Говорил он тихим голосом, немного через нос и дважды во время своей речи уронил на пол свою железную рукавицу и дважды наклонялся под громкий звон бубенцов, чтобы её поднять.

Андрийко с трудом сдерживал смех, и даже вытаращил глаза. Прикусил губы и боярин, однако, будучи знаком с рыцарским обычаем, он даже не улыбнулся, а с важным видом ответил:

— Нет, я не польский шляхтич и не немецкий рыцарь, однако мне известно, что мои рудницкие слуги едят сытнее и спят мягче, чем ваши западные заморыши. Я боярин с прадедины, дедины и отчины и привык опоясывать своим поясом тех, кто не послушен. А кто намеревается опоясать меня, пусть сначала исповедуется.

Шляхтич, видимо, не понял слов боярина, а может быть, их и не слыхал, потому что уронил свою рукавицу в третий раз. Андрийко не выдержал и заржал, точно жеребчик на лугу. В тот же самый миг с треском распахнулись двери, и в комнату вошли два вооружённых воина в длинных шубах и каптурах, надетых поверх стальных шлемов.

Рыцарь поднял тем временем свою злосчастную рукавицу и грозно уставился на Андрийка,

— Коли так, то извольте знать, что панна Офка Зарембьянка, дочь серадского каштеляна, самая красивая и добродетельная дама на свете, и если вы этого не признаёте, то вам придётся любезно назначить час и выбрать оружие, которым я постараюсь вас в том убедить.