Юрий Рудницкий - Сумерки

Только в конце речи великого магистра Свидригайло сообразил, к чему тот клонит, и беспокойно заёрзал на своём кресле. Поглядев вопросительно на патера, потом на князей, он, наверно, принял бы во внимание слова старого опытного магистра, если бы заспорили Чарторыйские. Но они, хорошо зная нрав великого князя, ни единым движением не выдали, до чего интересует их решение вопроса. На весах была их судьба, их будущее отношение к особе владетеля, но ни один, ни другой не моргнули даже глазом.

— Простите меня, благочестивый магистр, — заговорил Анзельмус. — Я бедный францисканец, и куда уж мне до ваших мудрых, просвещённых голов. Однако не раз приходилось слышать проповеди высокопоставленных духовных лиц, близко стоявших к коронованным особам. Как-то один из них рассказал мне притчу про быка, на которого напал лев. Перепуганное насмерть животное стремглав мчалось куда глаза глядят. И вдруг навстречу идёт козёл. Казалось, что стоит быку поднять на рога слабосильного козла. Но тот, хоть душа его ушла в пятки, всё-таки наставил свои рога с таким видом, будто собирался напасть на противника. И, о диво! Бык, ещё более перепугавшись, свернул в сторону и кинулся наутёк, поднимая переполох среди зверей. Ещё раз прошу извинить меня, достойный магистр, но мне сдаётся, что притча эта относится и к вам. Литовско-русский лев двадцать лет тому назад напугал прусского быка, и вот теперь он убегает от польского козла. Так-то!

— Правильно! — заметил Свидригайло, довольный тем, что может добавить что-то и от себя. — Ты позабыл, брат, что на этот раз литовско-русское боярство будет с тобой против шляхты, а не с шляхтой против тебя. Гибель врага неминуема!

— Да, конечно, — спокойно подтвердил Рудольф, — я убеждён, что, если даже рухнет мир, Свидригайло не изменит своим союзникам… Но мне также известно и то, что у нас дома найдутся и среди мещан, и среди светской знати, и среди мужиков, словом, всех тех, кому надоела власть духовного ордена, тысячи приспешников польского козла. Вот почему я хочу опереться на такого союзника, перед которым дрожал бы весь мир, на русский народ.

Свидригайло даже покраснел от удовольствия, услыхав, как расхваливает великий магистр его верность. Но вслед за тем ему показалось, что союзники не верят в его силу.

— Если вы полагаетесь на моё постоянство, то почему не хотите поверить в мою силу? — спросил он. — Разве не одна судьба ждёт меня и вас в случае поражения?

— Что ж, — заметил на это Рутенберг и улыбнулся, — разрешите и мне, ваша милость, рассказать притчу, а вы послушайте. Однажды муха, сидя на лысине епископа, с недоумением спросила, стоит ли его преосвященству столько раз хлопать себя по черепу, чтобы её убить. Епископ на это ответил: «Правда, мне больно, когда я хлопаю себя, но от этого я не умру. Однако если я задену тебя хоть раз, ты будешь раздавлена». Побеждённый Свидригайло всегда сможет обратиться за помощью к народу, и тот не выдаст его. А к кому обратится побеждённый орден?

— К кому? К Свидригайлу, — крикнул великий князь, ударяя себя ладонью в грудь. — Не такой уж он слабосильный, как вам представляется. Литовский статут отличается от вашего тем, что я имею право отобрать землю у непослушного, и ему не уйти от моей карающей десницы. Вот вам князья Чарторыйские! Они мои друзья и даже свояки. Тем не менее, ежели кто из них ослушается моего приказа, он мигом превратится из князя в безземельного бродягу. Или, может, не так?

Тут Свидригайло обернулся к князьям. Младший Олександр не вытерпел, и глумливая улыбка промелькнула на его лице, но Иван, кивая головой, с серьёзным видом подтвердил:

— Да, таков наш закон, но, говоря по правде, с давних пор его никто не применял, не было случая, чтобы кто-нибудь не подчинился бы воле великого князя. В этом законе, благочестивые магистры, залог силы и власти великого князя, даже без тех многих тысяч мужиков, о которых вы упоминали. Конечно, мы можем позвать с собой и те толпы, но они перестанут быть тогда зависимыми и превратятся в свободных кметов, путные же бояре и замковые слуги потребуют боярских пожалований, а там, того и гляди, кинутся на нас, прирождённых владетелей и хозяев земель. Неужто вы этого не понимаете? Я готов поклясться, что подобная мысль заставила великого князя свернуть от этих толп с дороги. У них, правда, есть лев! Он мигом может разорвать наших врагов — тоже правда! Однако ради чего нам ковать меч для своей шеи, да ещё собственной рукой?

Братья обменялись взглядами, великий князь ударил кулаком по столу, схватил большую чару вина и весело крикнул:

— Вот так, князь Иван высказал именно то, о чём я сам думал, только гораздо лучше. Дело известное, учёный человек, не то, что я, воин, охотник, ну и… скажем, пьяница! Ха-ха-ха! Выпьем же за добрый мир и верный союз, на погибель шляхте!

И одним духом осушил чару.

Князья и Рутенберг последовали его примеру, и только Русдорф о чём-то молча думал. Потом медленно, нехотя, потянулся за чарой. Патер Анзельмус тем временем снова наполнил их и в ожидании, пока выпьет магистр, неторопливо повёл речь:

— Не надо колебаться, illustrissime [11] Светлейший (лат.). , заключая союз с самым могучим государем Востока! От вас он ничего ие потребует, кроме военной помощи, да и то не бесплатной. Времена тяжёлые, кто не с нами, тот против нас, тут нет места тому, кто ни рыба ни мясо. Вам, наверно, известно, как горбатый и косоглазый еврей не хотел платить дорожную пошлину, установленную рыцарем с головы. Горбуна вытащили из носилок и поставили перед господином. Тот и говорит: «За то, что едешь по моей дороге, с тебя полагается грош, но ты не желаешь его платить. Однако я вижу, что ты еврей, а это стоит ещё один грош; столько же платят мне калеки за несогласие, ты заплатишь третий грош, а за горб четвёртый. Потому плати четыре гроша, если тебе одного было мало! Плати либо возвращайся домой!»

Долго ещё под звон серебряных чар велись переговоры между магистром и великим князем. Только под утро союз был заключён, князь захмелел окончательно, а патер Анзельмус в своей маленькой комнате башни над браной, подобрав полы, приплясывал вокруг стола, на котором красовалась изрядная куча серебра, и потирал руки…

На другой день по той же самой дороге, по которой ехал в Чарторыйск Свидригайло, не спеша трусил на маленькой литовской лошадёнке Грицько. Тёплый юго-западный ветер принёс оттепель. Совсем ещё недавно покрытый белой изморозью лес сразу потемнел, порыжел, дорога за ночь раскисла, и копыта лошади глубоко погружались в снеговую кашицу. Сильный ветер дул прямо в лицо, время от времени моросил дождь. Худших условий для путешествия и не придумаешь, однако путник не обращал на ненастье никакого внимания, словно его ограждала какая-то невидимая стена. Согнувшись в три погибели в седле, он равнодушно сносил и дождь, и ветер, и холод. Болтающаяся на его плечах рогатина, туго перевязанный колчан с луком и стрелами, намокший кожух и разорванные штаны придавали малорослому парню вид лесовика — разбойника или коланника, убегающего от боярской нагайки в лес.