Геннадий Ананьев - Бельский: Опричник

Вот и верфи. Пять кораблей на стапелях и более трех десятков покоятся на воде. Красавцы. Двух- и даже трехмачтовые. И что особенно поразило оружничего, каждый корабль отличался от остальных. И не только потому, что на них не было обычных для русских кораблей носов, схожих с лебединой грудью, а сам корабль подстать гордому лебедю, здесь все иначе: если на носу львиная голова, искусно вырезанная да еще позолоченная, то и сам корабль похож на изготовившегося к прыжку льва.

Драконы, единороги, слоны, орлы, тигры — каких только раззолоченных и посеребренных голов не было у кораблей, дремавших в безделии на сонной воде затона, и каждый корпус являлся как бы продолжением своей головы, должных бы, по замыслу заказчика, пугать хищным видом, на самом же деле привораживающих взгляд изяществом форм и мастерством исполнения.

Гостей встретили артельные головы, работа же на верфи продолжалась: пилили, строгали, крепя доски друг к другу не гвоздями, а деревянными клепами.

Артельные головы с достоинством приветствовали вельможу зарубежного и своих высших чинов, не переломились в унизительном поклоне до земли, а лишь почтительно склонили головы. Они высоко держали марку, гордились содеянным и справедливо ожидали уважительности от гостей, которым, по их мнению, понравится великое мастерство исполнителей царского заказа.

— Знатная работа! — вдохновенно заговорил Богдан. — Поведаю об увиденном царю-батюшке! Предвижу милость его!

— Благодарствуем, — ответил за всех самый, пожалуй, молодой артельный голова, разбитной малый, с острым взглядом голубых глаз. — Мы и так не обижены его милостью и рады трудиться в угоду ему и на пользу Руси.

И вот тут плеснул свою ложку дегтя Джером Горсей:

— Я в свое время оставил царю вашему макет корабля, какие строят на моей родине в Англии, владычице морей. Я подал самый подробный чертеж корабля, где указал самые точные размеры, но, как я вижу, вы все делаете на свой лад.

— Глядели мы на макет, — ответил вновь за всех голубоглазый артельный голова. — Разглядывали и чертежи, и вот наше мнение: на макет можно любоваться в праздное время, чертежом же твоим, дорогой иноземец, задницу подтереть…

Горсей от грубости этой начал задыхаться в гневе, а Бельский к артельному голове со строгостью:

— Как звать тебя?!

— Ивашко.

— Ты вот что, Ивашка, говори, да не заговаривайся! Перед тобой посланец царя, а ты как с родней своей!

— А что я такого сказал? — недоуменно пожав плечами, простодушно ответил Ивашка. — Я правду сказал. И чего на нее обижаться аж до гнева?

— Думай, что говоришь! — продолжил строжиться оружничий. — Не ровен час, попадешь под опалу царскую по слову посла!

— И-и-и, боярин, кто же за правду опалит? И еще скажу: мы — мастеровые, на нас вся Русь держится. Начни нас на коды сажать, как бояр крамольных и своенравных, кто созидать станет? А ты, боярин, прежде чем стращать меня, разберись, послушав слово мое. Русские, что дом, что терем, что ладью строят по всемеру. От длины все идет. И ширина, и высота. Если выдержан всемер, то глазу утешно, не боязно тогда, что покоситься может. А для кораблей еще нужна устойчивость на крутой волне и при покосном ветре. Тут свой всемер. Но и он по длине. Англичане и голландцы красивы, слов нет, но даже в ласковых морях при добром ветре нередко киль задирают. Для наших морей такие корабли не подойдут. Если только на гибель матросов слать? Вот мы по своему всемеру и ладим корабли, чтоб, значит, ходкость добрую имели, а на крутой волне устойчивыми были. Скажу одно, придет время, по нашему всемеру все корабли будут строить. Слижут у нас. Да пусть их, мы не жадные. Для людей же все. Немцы ли они, испанцы ли — все одно люди.

— Не слишком ли высоко берете?

— Не слишком. Испытаны веками поморские суда по Батюшке Ледовитому. До самых теплых морей хаживали на промыслы и на торги выгодные. Пока царский запрет не вышел. В Мангазею, что к соседу на чай ходили. Вот и посуди: раз на наших морях ходко, разве худо станет на ласковых?

Горсей слушал артельного голову Ивашку внимательней Бельского, забывши про обиду. Он даже начал выяснять, что такое всемер, и не только Ивашка, а и другие артельные головы старательно объясняли английскому гостю суть прямой зависимости ширины и высоты от длины, но Горсей, похоже, никак не мог взять в толк, для чего нужны такие жесткие пропорции.

Неудивительно. Уже многие века ищут крупнейшие проектировщики закономерность пропорций. Вплотную подошел к открытию этих закономерностей зодчий Фибоначчи, предложивший систему пропорционирования; еще дальше шагнул Корбюзье, разработавший модулер; но ни единичный ряд Фибоначчи, ни модуль Корбюзье не достигли такой универсальности, каким был древнерусский «всемер», но он отчего-то не был взят великими зодчими на вооружение, либо от неведения о его существовании, что вероятней всего, либо от мнения, что русские ничего стоящего изобрести не могут.

Бельский слушает артельных голов вполуха. Ему не до всемера. Он рад, что прошла обида у Горсея.

«Что ж, еще одна взбучка пошла на пользу, — удовлетворенно думал Богдан. — Не станет жаловаться Грозному».

Чем ближе подъезжал поезд Джерома Горсея к Москве, тем все более пристав его понимал, что в Москве произошло кое-то из ряда вон выходящее событие. Если Бельский где-то появлялся неожиданно, говорившие меж собой тут же умолкали и только по обрывкам фраз, которые все же ему удавалось услышать, он мог сделать вывод: в Александровской слободе свершилось страшное убийство. Не казнь, а именно убийство. На его вопрос: «О чем речи ведете?» только что делившиеся тревожными новостями с явно показным спокойствием отвечали:

— О житье своем, боярин. О чем же еще?

Не похоже, судя по взволнованным лицам и горящим глазам.

«Ладно, в Ярославле все разузнаю».

Увы, и там с кем бы ни начинал разговор оружничий, толкового объяснения не получал. Либо городская знать не была осведомлена о подробностях произошедшего в Слободе, либо опасалась его. Тайный сыск всегда страшен, а новый его глава прошел школу своего дяди Скуратова, который умел из ничего сделать что угодно. Из мухи у него без всякой осечки всегда получался слон. Не такой ли и племянник? Пока еще мало времени прошло, чтобы разглядеть его лицо, но на всякий случай поостеречься не помешает.

Сам же Богдан не знал, кто в Ярославле соглядатай Тайного сыска — дьяк рассказал ему лишь о своих московских людях, да еще подсадных к думным боярам и иным, имеющим вес при Государевом Дворе.

Ему очень хотелось вот сейчас же подыскать себе собственного соглядатая, но он пока что не решился на это: вдруг наткнешься на царского тайного агента, тогда начавшаяся почетная служба при царе может сразу же окончиться.