Руфин Гордин - Василий Голицын. Игра судьбы

Петр отбыл из Воронежа 3 мая, а уже 15-го был в Черкасске. К Азову стекались воинские силы: регулярные полки, добровольцы, казаки и калмыки — дошло до 70 тысяч.

Но и турецкий гарнизон получил подкрепление людьми и припасами. Однако устье Дона было открыто: обе каланчи находились в руках казаков. Казаки же учинили дерзкую операцию: малой силой напали на турецкие корабли, сожгли два больших и девять малых судов, а остальные поспешно ретировались.

Возвратились с богатым трофеем: 87 бочек пороху, 8 тысяч аршин сукна, 3 сотни пятипудовых бомб и солидный запас провианта. Пленные турки сообщили, что на тех кораблях, которые успели уйти в море, было около тысячи сейменов в подкрепление гарнизону. Но они так и не смогли высадиться.

На этот раз все делалось обстоятельно. К тому же турки проявили крайнюю беспечность, не ожидая, видимо, столь скорого появления русских под стенами крепости. Они не зачинили стены, разрушенные русскими бомбами, не засыпали траншеи и подкопы. Австрийские фортификаторы, нанятые в русскую службу, организовали работы со знанием дела. Царь появлялся всюду, и как первый бомбардир, и как начальник, при том ходил, не пригибаясь, несмотря на свой огромный рост.

Проведав об этом, сестра царевна Наталья пеняла ему в письме. А он отвечал ей: «По письму твоему я к ядрам и пулькам близко не хожу, а они ко мне ходят. Прикажи им, чтоб не ходили; однако, хотя и ходят, только по ся поры вежливо. Турки на помочь пришли, да к нам не идут, а чаю, что желают нас к себе».

И войско подвигалось все ближе и ближе к туркам. Иноземные инженеры предложили соорудить движущийся насыпной вал, чтобы обойтись без штурмовых лестниц. И он все ближе и ближе подвигал к укреплениям Азова.

Османы с тревогой глядели на эти приготовления к штурму. С моря крепость была блокирована русским флотом, с суши обложена со всех сторон.

И нервы их не выдержали. 18 июля в российский лагерь заявились парламентеры. Выговорили свободный выход из крепости с легким оружием и с пожитками.

Петр на радостях докладывал «королю Фридрихусу» — князю Ромодановскому:

«Мин херц Кёниг! Известно вам, государю, буди, что благословил Господь Бог оружие ваше государское: понеже вчерашнего дня, молитвою и счастием вашим государским, азовцы, видя конечную тесноту, сдались».

Подробности содержались в царской грамоте патриарху Адриану. Патриарх пролил слезу умиления, приказал бить в колокола — сзывать православных на торжественный молебен. При всем честном народе грамота была читана с амвона думным дьяконом Емельяном Украинцевым:

«…ныне извествуем: егда по повелению нашему промыслом и усердием боярина нашего Алексея Семеновича Шеина великоросские и малороссийские наши войска земляной вал к неприятельскому рву отовсюду равномерно привалили, и из-за того валу ров залетав и заровняв… до неприятельского валу дошли, и валы сообщили толь близко, еже возможно было… а в 18 числе, в субботу, с полудни, неприятели, азовские сидельцы, щадя войск наших крепкое на град наступление и пробел радетельный, а свою конечную погибель, замахали шапками и знамена приклонили и выслали для договора от себя двух человек знатных людей, и били челом, чтоб даровать животом и отпустить их с женами и детьми, а на знак уверения в твердости и в праве оставили двух человек аманатов и отдали немчина Якушку, который измени из войск наших ушел к ним… и город Азов со всем, что в нем было, отдали».

Был великий триумф. Трезвонили во все колокола. Еще бы: побить досель непобедимых турок.

Бояре и околничие, и дурные и ближние люди приезжают к царю челом ударить с утра рано, на всякой день. И приехав, в церкве или в полате, увидев царя, кланяются перед ним в землю. А которого дни они, бояре, в приезде своем запоздают, или по них посылает, а они будут к нему не вскоре или что малое учинят не по его мысли, и он на них гневается словами, или велит ис полаты выслать вон, или посылает в тюрьму; и они за свои вины потомуж кланяютца в землю многажды, доколе простит. А как они и на приезде кланяютца, а он в то время стоит или сидит в шапке и против их боярского поклонения шапки с себя не снимает никогда. А когда случитца ему сидети в покоях своих и слушает дел или слова разговорные говорит, и бояре стоят перед ним все, а пристанут стоя, и он выходят отдыхать сидеть на двор. Также и после обеда Приезжают к нему, в вечерни, по вся дни.

А приезжаючи они, бояре, к царское двору на лошадях верхам или в коретах и в санях, и с лошадей слазят или и с корет и с саней выходят, не доезжая двора и не блиско крылца, а к самому крылцу или на двор его царевой не ездят никогда, и лошадей их боярских чрез двор не пускают, а обводят кругом двора. А ездят бояре в коретах старые, которые на лошадях сидеть не могут. А который бы боярин или кто-нибудь учинил чрез силу, чтоб на царской двор ехать на лошади… и его б скоро велел послать в тюрму до указу своего и честь его отнята б была…

А когда царице случитца куды ехать, и в то время с нею в коретах, или в колымагах… сидят боярыни… А мастерицы, и постелницы, и мовницы (прачки) ездят верхам на иноходцах… А будет тех мастериц, и постелниц, и мовниц со 100 человек, кроме девиц-мастериц и которые живут в Верху; а всех их будет блиско 300 человек.

А царь-государь Иван Алексеевич был незлобив и простодушен. И к нему в Измайлово бояре и иных чинов люди ездили запросто. Он никого не чурался. Да только нужды в нем почти никогда не бывало. Потому как на дела государственные он влияния не имел, да и не желал иметь. Он был ближе к Богу, нежели иные люди, даже истовые молитвенники. Потому что сам был истовейший молитвенник и чувствовал некое томление.

— Устал я от сей жизни, — говаривал он часто. И это было бы правдой, если бы он взвалил на себя какую-либо ношу. Но в том-то и дело, что широкая ноша была ему не по силам. А вот ношу духовную он нес исправно, потому что она была ему легка.

Долгие часы простаивал он на молитве. И когда ноги отказали — сиживал. Понимал: к Господу, Пресвятой Богородице и святым угодникам надобно обращаться стоя. Да ведь не было сил. Господь это видел и прощал — за душевную чистоту и усердие.

Жизнь опостылела ему. Он был царь только по имени, и первое время после избрания сиживал с братцем Петрушею рядом, под одним балдахином, не размыкая уст. А ежели и размыкал, то лишь для того, чтобы согласиться с братцем, который был резов и разумен.