Владимир Москалев - Гугеноты

Екатерина от досады закусила губу. На нее никто не смотрел, все взоры были устремлены на Диану де Пуатье, это красивую женщину, несмотря на ее шестьдесят шесть лет, эту некоронованную королеву Парижа времен Генриха II. Екатерина с опозданием поняла, что проигрывает во всех отношениях, как и прежде, этой вечно юной Диане, хотя была моложе ее на целых двадцать лет. Поэтому она не торопилась подняться на крыльцо и встать рядом с Дианой де Пуатье, которую всегда тайно ненавидела, которую она надеялась победить своей королевской властью, но оказалась побежденною сама. Ибо сила духа и страсти, читаемые на лице этой женщины, и властный вид ее яснее ясного говорили каждому, кто здесь настоящая королева. Не по праву рождения, а по красоте, по одному молчаливому воздействию своему на окружающих.

Пауза затягивалась. Медичи, чувствуя это, бледнела и все же не трогалась с места. Догадавшись о борьбе, происходившей в душе флорентийки, Диана пришла ей на помощь. Величественным жестом, указав на раскрытые двери дворца, она с улыбкой пригласила:

— Прошу вас, Ваше Величество.

Потом легкий наклон головы в сторону короля:

— И вас, сир. И к остальным:

— Прошу вас, господа, входите! Здесь вы у себя дома.

И, видя, как никто не решается первым переступить порог, грациозно вошла внутрь, подавая пример гостям.

— Богиня! — прошептал Матиньон на ухо Конде, когда они поднимались по ступенькам. — Когда она появилась, мне показалось, что солнце вспыхнуло ярче.

Конде так же негромко ответил ему:

— Если все тело этой римской Венеры так же прекрасно, как лицо, я бы с радостью затащил ее в постель, а потом разделил бы с нею трон, если бы к тому шло дело.

— Принц, вам завидовали бы все боги Олимпа!

— А я тут же попросил бы их низвергнуть молнию и испепелить в прах старую жирную флорентийскую свинью, ковыляющую за ней.

Оба рассмеялись, но тут же прикрыли рты ладонями, боясь привлечь к себе излишнее внимание. Впрочем, Конде тут же прибавил:

— Интересно, Матиньон, хорошее ли вино в доме этой богини? Если это так, клянусь рясой Кальвина — я женюсь на ней! Вот только напьюсь, как следует, и женюсь. А Франсуазу — к черту!

Между тем хозяйка дома привела приезжих в гостиную. Все расселись за столы, уже заставленные вином и прохладительными напитками. Потом подали обед. Наевшись и напившись, придворные разбрелись кто куда: одни пожелали отдохнуть, другие отправились гулять в парк, третьим вздумалось осмотреть дворцовые постройки, четвертые проявили интерес к живописи и скульптуре, представленным в коридорах и залах дворца творениями Рафаэля, Палисси, Тициана, Челлини и других.

Ужин прошел уже несколько оживленнее, и, когда подали десерт, фрейлины и их кавалеры, разгоряченные вином, принялись рассказывать анекдоты о придворной жизни.

Разговор незаметно перешел на тему брачных отношений и любви, что неизменно вызвало упоминание о рогатых мужьях и одураченных женах. Говорили в основном красивые о некрасивых, молодые о старых, замужние о незамужних, или наоборот.

Конде, Матиньон и герцог Монморанси продолжали бражничать за столом в обществе гугенотов и некоторых дам, а Диана де Пуатье уединилась с дочерью в своей спальне.

Им было о чем поговорить, этим двум женщинам. Разговор, начавшийся, как и следовало ожидать, с повседневных дел и забот перекинулся в прошлое, и Диана де Пуатье, найдя в лице своей дочери внимательного и терпеливого слушателя, принялась вспоминать.

— После смерти коннетабля Карла Бурбонского, — рассказывала она, отвечая дочери, как она попала ко двору, — король взялся за уничтожение тех, кто слишком хорошо служил Карлу, и в числе первых приговорил к смерти моего отца. Я его очень любила и пожертвовала собою ради того, чтобы вымолить у Франциска прощение.

— И король тебя обманул? — спросила Диана де Франс, хорошо зная, как порою монархи исполняют свои обещания.

— Нет, король меня не обманул.

— А потом?

— Потом он уехал воевать с Карлом V, а я… я стала любовницей его сына, твоего отца Генриха II. Он был тогда дофином, а у короля, едва он вернулся из мадридского плена, появилась новая любовница взамен графини Шатобриан. Это была некая Анна де Писсле, впоследствии ставшая герцогиней Д'Этамп. Женщина весьма волевая, она сумела сплотить вокруг себя именитых людей королевства, что представляло собой сильную партию, оппозиционную моей. Она властвовала над всем двором и сердцем короля, а мне досталось лишь сердце дофина. В борьбе за власть, за наибольшее влияние при дворе мы с ней постоянно скрещивали мечи и стали непримиримыми врагами. Но, — внезапно улыбнувшись, спохватилась Диана де Пуатье — к чему я все это тебе рассказываю, дочь моя, ведь тебе и без того об этом известно.

— Не совсем, матушка, — ответила Диана Французская. — Сведения о тех временах весьма противоречивы. Кто же, как не вы, расскажет мне обо всем правдиво и без утайки?

— Не могу не согласиться с тобой, — проговорила Диана де Пуатье, — К тому же мне надо раскрыть тебе одну важную тайну, касающуюся твоего рождения…

Однако случилось так, что герцогиня открыла дочери тайну лишь перед самой своей смертью.

Диана де Пуатье, обладая хорошей памятью и не потеряв нити повествования, продолжала:

— После смерти канцлера Дюпре его место занял господин Пайе, мой очень хороший друг. Потом ко мне перешел Монморанси. Оставался адмирал Шабо, и вот тут-то герцогиня вступилась за него, последнего своего защитника. Но Пайе обвинил его в беззакониях и воровстве и затеял против него судебное дело. Он был осужден и приговорен к изгнанию, однако по ходатайству герцогини король простил адмирала, но сердце несчастного не выдержало позора, и он скончался.

Тем не менее, моя соперница не успокоилась. В результате хитроумных происков в деле восстания жителей Гента ей удалось добиться опалы коннетабля, который вернулся ко двору после смерти Франциска и ссылки канцлера Пайе, уличенного в превышении своих полномочий. Герцогиня на короткое время снова оказалась у власти, но звезда ее уже закатывалась. Смерть короля Франциска сразу все изменила: бывшая интриганка оказалась не у дел, ее ближайшие сподвижники кардинал де Турнон и маршал Д'Аннебо были уволены. Вместо них появились новые люди: коннетабль Монморанси, маршал Сент-Андре и герцог Гиз — иными словами, те, которые держали мою сторону. Но тотчас подняла голову королева Медичи вместе с ее итальянцами. Однако она не учла, что с удалением опальной герцогини я, а не она, королева, заняла первое место в душе и на ложе нового короля.

К сожалению, король Генрих своей жестокостью по отношению к протестантам окончательно посеял вражду между ними и католиками. Теперь уже дело не могло решиться миром.