Николай Данилов - Кордон

павловска неделя хода, только на такой период при экономном расходе хватит воды. В тот день больной Изыльметьев и пригласил к себе Тироля. Заранее выношенное командиром решение вылилось в приказ. А дальше помощник сделает все возможное, чтобы фрегат дошел до берегов Камчатки. В этом Изыльметьев не сомневался.

Тироль незамедлительно заполнил страничку вахтенного журнала и, дав ее подписать командиру корабля, быстро оставил каюту. Через несколько минут Изыльметьев почувствовал, что фрегат легко накренило вправо.

Корабль взял курс на Камчатку.

* * *

Расстанемся на время с моряками «Авроры» и англофранцузской эскадрой, адмиралы которой не теряют надежду встретиться и помериться силами с капитан-лейтенантом Изыльметьевым.

Не забегая вперед, обратимся к новым героям романа, действиям и фактам, оказавшим заметное влияние на события, о которых заговорит весь мир.

Осенью 1847 года Тульского губернатора графа Николая Николаевича Муравьева пригласил к себе сам государь всея Руси Великой Николай I. Нельзя сказать, что такое внимание высочайшего лица для Муравьева было полной неожиданностью. Полгода назад граф отправил из Тулы на перекладных с курьером на имя царя пространный рапорт, в котором с искренней убежденностью доказывал, что настало время упразднить в стране крепостное право. Вопрос, поднятый губернатором, не назовешь ординарным. Сочинив рапорт, Николай Николаевич приложил к нему прожект преобразования аграрного хозяйства державы, сделал необходимые выкладки, привел внушительные цифры, начертил диаграммы. Обосновывая свое предложение, Муравьев убеждал царя, что упразднение крепостного права экономически выгодно и двору, и народу, а в целом — Отечеству: будут, мол, овцы целы и волки сыты. Так как же в этом случае императору не обратить внимание на такие бумаги, не пригласить к себе их сочинителя?

Муравьев ровно в назначенный час в парадной казачьей форме генерал-майора не без волнения переступил порог царских апартаментов. Увидев перед собой каланчой стоящего императора, низенький и щуплый граф вскинул голову, заученно представился и застыл в вопросительном ожидании.

Двухметровый государь выглядел внушительно. У него были длинные руки, высокие ноги, прямая фигура. Неподвижное лицо великана с аккуратными русыми усами и бакенбардами, римским носом и глазами навыкат казалось надменно благородным. Взгляд строгий, пронизывающий. Внук Екатерины II и сын Павла I унаследовал от всевластных бабушки и отца манию величия, веру в непогрешимость императорского веления.

Монарх с минуту рассматривал невысокого человека с узкими плечами. Они встречались недавно, в сентябре того же, сорок седьмого года, когда царь проезжал через Тульскую губернию. Короткая встреча навела государя на длинные размышления. Ему было известно, что Муравьев имел боевые ордена и золотую шпагу с надписью «За отвагу», в тридцать два года стал генералом. Однако увечье руки на Кавказе и южная болезнь заставили его уйти в отставку. Позже Муравьев без нареканий нес службу губернатора. Но почему этот маленький человек вдруг взялся за дело большой государственной важности? Царский взор пристально ощупывал посетителя с желтым покровом головы и пшеничными усами. Безукоризненная опрятность генеральской формы, манера держаться, большие залысины на широком выпуклом лбу, упрямо сжатые губы, быстрый и острый взгляд прищуренных глаз произвели на монарха своеобразное впечатление: «Так вот ты каков, младший граф Муравьев, осмелившийся поучать самого государя! Поглядим, как поведешь себя дальше..»

Сев у окна, император величественным жестом показал графу на противоположное кресло. Муравьев, опустившись на мягкое сиденье, почувствовал на себе взоры еще двух пар царских глаз. Справа с чуть насмешливой, улыбкой величественно смотрела на него Екатерина II; слева, надменно вскинув курносое лицо, глядел Павел I. Обрамленные в золотые рамы, бабушка и отец своим присутствием подбадривали внука и сына и угнетающе давили на посетителя. Широкое полузашторенное окно блекло отражало большие напольные часы. Над головой Муравьева висела огромная хрустальная люстра с десятками стеариновых свечей.

— Императорский двор, — медленно произнес монарх, — хорошо помнит твоего отца. Николай Назарьевич был умным и отменным исполнителем царской воли. Полагаю, яблоко от яблони далеко не упало…

Муравьев степенно склонил голову. Император, как бы между прочим, напомнил, что с бумагами графа ознакомлен, однако заметной государственной выгоды от от-

мены крепостного права не увидел и отклонил предложение, ибо ввод земельной реформы считает мерой преждевременной.

Граф молчал.

— Ты убежден, что расчеты, приложенные к рапорту, верны?

Муравьев поднялся с кресла и, держа руки по швам, заявил:

— Абсолютно.

Царь удивленно вскинул брови:

— Вот как!

— Я полагаю, ваше величество, что в скором будущем в России появится настоятельная необходимость отменить крепостное право.

«Ах, ты либерал! Демократ!» — мысленно возмутился царь и небрежно махнул рукой: садись, мол! Он усилием воли подавил желание выгнать графа вон. Было для монарха в этом человеке что-то непривычное, резко отличающее от других, которые посещают его хоромы. «Не холуй, — отметил про себя царь. — Вызывающе смел, задир-чив и, кажется, умен. При дворе такой человек был бы нетерпим. Однако он вполне пригодится для другой цели…»

— Крепостное право, — повелительно сказал Николай, — было, есть и будет на Руси до тех пор, пока Мы не пожелаем его отменить. — Помолчав, уступчиво добавил — Возможно и упраздним, но не в скором будущем…

Граф промолчал, что и успокоило императора. Царь, словно забыв о чем говорили, повел разговор о других государственных делах, свободно переступая границы России.

— Европа меня не беспокоит, — убежденно сказал он. — Австрия и Пруссия — это наши форпосты, ограждающие Россию от вольнодумных идей Франции. Французы легкомысленны… — И царь сделал отступление.

Николай I был противником всяческих сантиментов, любую поэзию считал вольностью, поэтов не терпел. Правда, исключение составлял Жуковский, переводивший благонамереннейших немецких поэтов. На стихи придворного сочинителя, «ангела хранителя русской поэзии», как тогда называли Жуковского, духовный композитор Львов паписал для дворцовой капеллы гимн «Боже, царя храни». Прослушал император торжественное сочинение и, как знал Муравьев, прослезился, объявил его государственным гимном. Но Жуковский не Пушкин, а поэтому и от-

ношение монарха к ним было разное. Самодержец всея Руси Великой с большим подозрением относился ко всему печатному. Введя жесткую цензуру в своей стране, он ревниво следил, чтобы литературная «крамола» не проникла в Россию из Западной Европы.