Вадим Каргалов - За столетие до Ермака

Чердынь стояла на косогоре, неподалеку от устья реки Колбы. Земляной вал, крепкие деревянные стены, шесть башен, четверо ворот – крепость. Местный вотчич Матфей Михайлович встретил судовую рать с почетом. Весь город на берег сбежался. Дивились чердынцы на богатый караван, на стяги, на дальнобойные пищали (люди Левки Обрядина постарались, начистили стволы до ослепительного блеска камским песком!), на нарядные панцири детей боярских. Сами великопермцы сражались в кожаных кафтанах и с луками, кольчуги и огненный бой считали за диковину.

Великопермцы, их звали часто чердынцами, одеты были по-христиански, а лицом темные, скуластые, вроде бы и не русские. Смешение народов, да и только. Самый здесь край России. Заканчивалось путевое шествие по своей земле, начинался настоящий поход. Так и объявил воеводам князь Федор Семенович Курбский Черный:

– Отныне будем ратны!

Воевода Иван Иванович Салтык Травин добавил, отодвигая кубок с хмельным медом:

– Сей пир – последний! Поблагодарим, воеводы, хозяина нашего Матфея Михайловича, обильно гостеприимство его. В путь добрый, воеводы!

Князь Курбский удовлетворенно кивнул: за ним оказалось первое слово, Салтык поддакнул только. Может, наметившаяся путевая приязнь сольет их воедино в большом государевом деле?! А почему бы и нет? Уважителен Иван Салтык, хотя и своего достоинства не теряет… Почему заранее решил, что потянут на разные пути? Ведь Россия для всех одна и для каждого за кормой остается…

Князь Курбский, помедлив, подал руку Салтыку, и тот ответно принял ее в свои горячие ладони. Этого рукопожатия не заметили гомонившие за столом воеводы и чердынские вотчинники, а ведь это даже не рукопожатие было – клятва…

Месяц июнь – конец пролетья, начало лета, солнце на зиму поворачивает, а лето на жары. В июне землепашец за приметами следит: много в июне месяце приметных дней.

Красное утро на Устина [43] [43] 1 июня. – обильный налив ржи будет, славно она открасуется… Западный ветер на Луку [44] [44] 3 июня. – к сырому лету… Росы с Федора-летнего [45] [45] 4 июня. – к урожаю яровых. Колодезники в Федоров день сковороды над землей опрокидывают, ищут водяную жилу… Знамения на Тимофея [46] [46] 8 июня. – к голодному году… Петр-капустник [47] [47] 12 июня. за себя сам говорит, с последней рассадой торопит…

Однако в судовой рати князя Федора Курбского и воеводы Ивана Салтыка, которая тяжело поднималась вверх по реке Вишере, об июньских приметах если кто и вспоминал, то больше по извечной мужицкой привычке. Иные заботы одолевали людей – походные.

Только день Акулины-задери хвост [48] [48] 13 июня. , когда скот начинает беситься от оводов, поминали все, и не добром поминали. Сами рады бы хвосты иметь, чтоб от мошкары всякой отмахиваться: неотступно следовали комариные зудящие тучи за ушкуями, даже на середине реки не было от них спасения.

Дни стояли знойные, безветренные. Паруса обвисли, плавилась на бортах смола. Немилосердно жгло солнце. В такую бы жарынь оголиться до пояса, ан нет! Не то что нательные рубахи, кафтаны суконные прокусывал проклятущий вишерский комар!

Людей на корме княжеского насада прибавилось: чердынцы теперь были здесь, воевода Прохор и сотники его, священник Арсений свое уединение бросил, терся меж воеводами, прислушивался. У рулевого весла рядом с головными кормщиками Иваном Чепуриным и Петром Сиднем встал крещеный вогулич Емелька.

Расщедрился чердынский вотчинник Матфей Михайлович, отдав воеводам Емельку. Был вогулич в своей земле знатного рода, до крещения звался Емельдашем. В Чердынь он прибежал два года назад. Гнались за ним воины вогульского князя Асыки, убить хотели. Только тем и спасся Емельдаш, что подобрали его в ладью рыбные ловцы. Чуть не до самой Чердыни вогуличи за ладьей по берегу бежали, стрелы пускали, связки соболей рыболовам показывали – предлагали разменять беглеца. Видно, шибко насолил Емельдаш князю Асыке, если так гнали. Матфей Михайлович беглеца принял, обласкал. И не пожалел об этом. Полезным человеком оказался Емельдаш-Емелька. С малой ватагой таких же служилых вогуличей уходил в леса, привозил соболей, бобров, лисиц – ясак [49] [49] Натуральная подать мехами, которую собирали с нерусских народов Приуралья и Сибири. . А потом замирившиеся вогуличи, что жили в лесных поселках по Каме, Колве и Вишере, сами стали в назначенные сроки привозить в Чердынь ясачную мягкую рухлядь. Почитали они Емельдаша-Емельку чуть ли не как князя, верили ему. И Матфей Михайлович верил. Емелька дополнительно знал повадки вогульского князя Асыки и его богатырей-уртов, не раз чердынские ратные люди по Емелькиной подсказке ставили засады и били из тех засад немирных Асыкиных вогуличей. Знал Емелька и дорогу за Камень. Не понаслышке знал, своими ногами промерил: сначала – когда сам в набеги ходил; потом – от гнева князя Асыки укрываясь. Жалко было Матфею Михайловичу отдавать своего верного послужильца, но что поделаешь! Такая услуга государем Иваном Васильевичем зачтется…

Сам же Емелька отправился в поход за Камень с охотой: отомстить надеялся кровному врагу Асыке, родичей своих повидать. Становища, где был когда-то Емелька князьком, стояли на Лозьве-реке. Обычай был такой у вогуличей: хоть пять, хоть десять лет отсутствует старейшина, ждут и помнят его, место его у костра не занимают, перед весенней рыбной ловлей заново оснащают его долбленую лодку – облас – садись и поезжай на промысел…

Воеводам Емелька понравился: спокойный, одет чисто, в разговоры старших не встревает – ждет, когда спросят. Только шильник Андрюшка Мишнев косился недоброжелательно. Но Андрюшку можно было понять. Еще бы! Раньше был Андрюшка единственным путезнатцем, а как навязали этого Емельку, не к Андрюшке обращаются за советами кормщики – к тому. Обидно! Мигнуть бы своим, чтобы ножиком в бок да в воду, но нельзя. Слышал Андрюшка, как чердынский вотчич Матфей Михайлович просил поберечь своего вогулича, и воевода Салтык обещал: «Побережем!» Сказал и глазами строго повел: дескать, слушайте все и на ус наматывайте! Что оставалось делать?! Усердничать у князя Федора на виду, ничего больше!

И Андрюшка усердничал. Бегал, прихрамывая, от борта к борту, значительно покачивал головой, всматривался из-под ладони на проплывающие берега.

А чего было смотреть? Река Вишера текла в низких берегах спокойно. Неспешно и ласково омывала многочисленные острова. Андрюшка вспомнил, что вогулич назвал Вишеру по-своему: Яхтелья, что будто бы означало Река Порогов, и злорадно усмехнулся. Где они, пороги-то? Шепнуть надо при случае князю Федору Семеновичу, что несуразное говорил Емелька…