Вадим Каргалов - За столетие до Ермака

Трудно принимал князь Федор Семенович Курбский Черный новшества, но явно противиться не смел. И не только строгий государев наказ вынуждал князя смиряться. Все чаще казалось Курбскому, что есть в этих новшествах какая-то потаенная великая правда, которая не вмещается в границы привычного, и что Салтыку эта правда доступна, а потому он – сильнее…

Завтра радостный, прямой бой – лоб в лоб – с Молданом, без хитрости. По душе такой бой князю Курбскому. Скорее бы завтра!

Назавтра Федор Курбский действовал так, как привык, – отважно и бесхитростно. Большую рать, высадившуюся с судов на песчаный берег, он построил плотными рядами и двинул прямо в распадину. Впереди и по бокам – дети боярские в кольчугах и панцирях, с изготовленными ручницами, в середине – тюфяки на полозьях (каждый тянули веревками десятки ратников), корзины с огненным запасом. За детьми боярскими – устюжане, вычегжане, вымичи, великопермцы, длинные копья, как частый ельник, волнуются. Под княжеским стягом с ярославским свирепым медведем – сам Федор Семенович, а под другим стягом, с ликом святого Георгия на украшенном лентами древке, – священники Арсений и Варсонофий в златотканых ризах, кресты к нему воздели, благословляя воинство. Трубят боевые трубы, пронзительно взвизгивают сурны. Воеводы стучат в небольшие медные барабаны, поторапливая воинов. В конном бою такие барабаны обычно к седлам привязывают, но здесь в войске лошадей нет, барабаны несут в руках холопы, торопливо вышагивая рядом со своими господами. Оглушительно рокочет набат – огромный, украшенный медными бляхами барабан, который несут на шестах дюжие ратники; два оголенных по пояс послужильца князя Курбского непрерывно взмахивают тяжелыми деревянными билами.

Так, с ликующими трубными возгласами, веселым барабанным боем, лязгом оружия и тяжелым топотом многих сотен воинских сапог, всползала на гору рать князя Федора Семеновича Курбского Черного, и казалось, не было на земле силы, чтобы ее остановить…

Это истинно был час князя Курбского, неповторимые мгновения, ради которых стоило жить, смиряться перед необходимым, соглашаться с нежелательным!

Потом, в горькие минуты разочарований, Курбский часто вспоминал торжественное воинское шествие на иртышскую гору, и не утратами и разочарованиями вдруг представлялась ему прожитая жизнь, а ярким взлетом, вот таким изведанным счастьем!…

А ушкуи воеводы Салтыка тихо пробирались под самым обрывом, скрытые крутизной и прибрежным лесом от посторонних взглядов. Возле оконечности мыса Салтык приказал остановиться. Ушкуи тесно сгрудились, покачиваясь на волне.

Здесь был еще Иртыш, великая река Обь открывалась дальше, за мысом, но уже видно было, как текут, не перемешиваясь, две речные струи: бурая, иртышская, и темная, с синевой, обская.

Где-то высоко, над горой, громыхнули тюфяки.

Салтык молча кивнул кормщику Петру Сиденю.

Снова заскользили по речной ряби ушкуи, огибая мыс.

С обской стороны гора тоже была высокой, крутой, но кое-где среди деревьев темнели расщелины; к каким-то из них выводили тропы, о которых рассказывал вогулич Кынча. А у самой воды берег песчаный, пологий. Наполовину вытащенные из воды остяцкие обласы покойно лежали на нем, задрав острые носы. Людей возле обласов немного, – видно, большинство воинов ушли на капище к Обскому Старику. Теперь не промедлить бы…

Гребцы на ушкуях, надсадно хрипя, рвали весла. Ушкуи с протяжным шорохом вонзались в песок. А на берегу – никого. Убежали остяки, бросили свои лодки. Только возле самого большого и богатого обласа, покрытого не берестой, а нарядными оленьими шкурами, встали рядком с десяток лучников и урт в круглом медном шлеме.

Салтык мигнул Андрюшке Мишневу:

– Живыми бери!

С разбойным свистом, размахивая кистенями, кинулись к остякам Андрюшкины шильники, проворные мужики в коротких кафтанах, с нечесаными бородами. А с другой стороны к урту сысольцы бежали, раскидывая сапогами рыхлый песок.

Остяки уронили луки, закрыли ладонями глаза. Урт в медном шлеме громко и пронзительно закричал, ударил кулаком по спине одного, другого, но люди его стояли столбами, будто окаменели от страха.

Тогда урт повернулся лицом к реке, отбросил меч. Неторопливо, высоко поднимая колени, обтянутые чулками из скользкой рыбьей кожи, шагнул к воде.

Остановились шильники и сысольцы, смолкли голоса на берегу.

Урт медленно уходил в Обь, не подвластный уже никому.

По колени вода, по пояс, по плечи…

Всплыли и вытянулись по течению две косицы, переплетенные красными лентами…

Медленно ушел под воду медный шлем, но людям с берега долго еще казалось, что он тускло отсвечивает в глубине…

– Красиво помирает! – восхищенно-завистливо шепнул Федька Брех. – Мороз по коже пробирает, как красиво!

Но Салтык не разделял Федькиных восторгов. Возможное упорное противление остяков – вот что он увидел в безрассудно-геройском поступке урта. И еще раз подумал, что только огненным боем, силой и страхом обский народ не взять.

Почему ушел в реку урт? Из верности князю Молдану! Как в бога, верят остяки в своего князя! Хорошо это или плохо для государева дела? Как повернуть, может, и хорошо. Вера и верность могут сохраниться, если даже Молдан окажется пленником…

Брать надобно князя Молдана, непременно брать!

Кынча подсказывал:

– Против Молданова обласа начинается одна тропа, а дальше, за каменной осыпью, – другая.

Стоят полукругом Федор Брех, шильник Андрюшка, Тимошка Лошак, московские послужильцы Василий Сухов, Иван Луточна, Черныш, Шелпяк. Два засадных полка, по сотне добрых воинов, уже тронулись к тропам.

– Ты, Василий, со своими товарищами к дальней тропе иди. Тимошку с собой возьми! – распорядился Салтык. – А ты, Федор, с шильниками – ближней тропой.

Побежали начальные люди – догонять свои засадные полки.

Салтык залюбовался Тимошкой Лошаком: огромен, грузен, на плече палица чуть не в пуд, а бежит легко, стремительно, да еще и оглядываться на бегу успевает – обнадеживающе улыбается воеводе. Дескать, надейся, не оплошаю!

Дай им всем Бог удачу!

На удачу воевода Салтык надеялся не меньше, чем на трезвый воинский расчет. Удача на войне – великое дело. Случалось, и полки большие собирали, и думали-рядили с мудрыми советниками, и заранее предусматривали любую мелочь, но, если воевода неудачливым оказывался, все прахом! Салтык до сих пор был удачливым…

Самые тревожные и нестерпимо трудные минуты для воеводы, когда приказы уже отданы, когда воеводская власть будто растворяется в воинах и только от храбрости, старания и разумного уяснения воеводской воли воинами зависит, придет ли победа. Бессилен в такие минуты воевода, одно ему остается – ждать.