Вадим Каргалов - За столетие до Ермака

Из маленького домика с оленьими рогами на коньке крыши – мань-кола [85] [85] Домик в отдалении от других строений, где жили женщины до и после родов. Мужчинам туда входить не разрешалось. – выбежала женщина с берестяным ведерком в руке, зачерпнула воды в озере и поспешила обратно. Из приоткрытой на мгновение двери донеслись протяжные стоны, женский плач. Екмычей прислушался. Агар, вторая жена Игичея.

Жены сыновей прилежно рожали Екмычею внуков, новых воинов и охотников. Не оскудевает юрт Екмычея богатырями, и на этот раз, наверно, будет мальчик, все приметы на мальчике сходятся: и месяц плавает по Небесной реке рогами вперед, и медведя видели возле самого селения – лесной дедушка всегда приходит посмотреть на будущего охотника, боится за своих детей.

Воины тоже припомнили разные добрые приметы, говорили о них долго и подробно, как будто только это занимало сейчас их головы. На молодого Юзора, обмолвившегося было о городьбе больших соров для осенней ловли рыбы, урты посмотрели неодобрительно. Ведь известно, что к городьбе не приступали из-за русских лодок, которые приплыли на Обь-реку, и даже простое упоминание о сорах было равнозначно прямому вопросу: придут ли русские в юрт Екмычея и что собирается делать князь? А спрашивать князя считалось неприличным. Придет время, и он расскажет своим уртам обо всем, что посчитает нужным рассказать…

Юзор, почувствовав молчаливое неодобрение старших, смутился и отодвинулся от костра.

Тем временем рабы вывели из выли-хота [86] [86] Олений дом, летняя постройка без одной стены для оленей; перед открытой стеной разводили костры-дымокуры для защиты оленей от комаров и оводов. упирающегося, испуганно всхрапывающего оленя. Умерщвлять оленя для богатырского пиршества полагалось самому уважаемому воину, достигшему возраста мужской мудрости и отличившемуся на войне. Нельзя было проливать на землю кровь оленя – животное убивали одним ударом обуха топора по голове. Воины ревниво поглядывали друг на друга, ожидая, кого выберет князь.

– Покажи свою силу, Ешнек! – помедлив, произнес Екмычей.

Коренастый воин в распахнутом на груди халате проворно вскочил, вытащил из-за пояса топор на короткой рукоятке. Урты удовлетворенно склонили головы. Ешнек – славный воин, достойный этой чести. Он храбро сражался на войне, а в прошлом году один добыл зверя для медвежьего праздника – отправился в лес и убил копьем. В одиночку отваживались ходить на медведя только, самые большие богатыри…

Чуть раскачиваясь на кривоватых толстых ногах, Ешнек подкрадывался к оленю. Рабы расступились, удерживая оленя за ешь-юх [87] [87] Деревянная колодка на шее оленя. вытянутыми руками. Ешнек высоко подпрыгнул и обрушил топор на голову оленя. Обернувшись, показал обух топора князю: крови не было.

– Гей! Гей! Гей! – прокричали урты и разом поклонились на закат.

Обычай был соблюден. Урты снова погрузились в многозначительное созерцание игры огня, ожидая, пока рабы разделают тушу и принесут богатырскую пищу, от которой мышцы становятся сильнее, а сердце – мужественнее.

На запах свежей крови сбежались собаки, поползли на брюхе к оленьей туше. Рабы отгоняли их палками. Собаки отбегали, повизгивая от боли, и снова позли по песку к дымящемуся мясу – упрямо и бесстрашно.

Суматошные выкрики рабов, лай и рычание собак не раздражали Екмычея. Все было так, как должно быть. Собаки помогают людям добывать зверя и стерегут оленей от волков, они имеют право на свою долю. В юрте Екмычея собаки сильные и храбрые, они не боятся никого, кроме собственного хозяина. Но они, как и люди, должны быть терпеливыми. Нетерпеливые вместо пищи получают удары палкой…

Старший из рабов принес большой деревянный ковш, наполненный оленьей кровью. Князь Екмычей бережно принял ковш двумя руками, сделал глоток – такой большой, что едва не захлебнулся теплой солоноватой жидкостью. Струйки крови потекли по подбородку, брызнули на грудь. Екмычей медленно провел ладонью по подбородку, вытер окровавленную руку о полу халата. Урты переглянулись: князь не отметил свой лоб кровью, войны не будет!

Вторым к ковшу приложился Ешнек и, следуя примеру князя, тоже обтер ладонь о халат.

Ковш обошел круг воинов и вернулся к Екмычею. Тот выплеснул остаток крови на песок. Ешнек опустился на колени, принялся внимательно разглядывать кровяные брызги. Острыми концами они показывали в сторону от селения. Это был добрый знак: жилища останутся неприкосновенными, а люди – живыми…

На большом хуване [88] [88] Деревянное корытце для пиши. князю принесли сырые оленьи потроха и костный мозг; отдельно лежали глаза и губы животного. Екмычей взял двумя пальцами олений глаз, медленно поднес ко рту и проглотил, не разжевывая. Другой глаз он протянул Ешнеку. Тот бережно принял студенистый комочек в ладонь, гордо покосился на воинов: все видели милость князя?

Теперь никто не может сомневаться, что именно его, богатыря Ешнека, князь считает своей правой рукой! Если князь отдавал кому-нибудь олений глаз на богатырском пиршестве, это означало, что избранный урт ближе к нему, чем все остальные…

Оленьи потроха Екмычей собственноручно разрубил ножом. Воины, подползая на четвереньках к князю, принимали с кончика ножа кусочки сырой печени, почек, желудка и проглатывали, почтительно зажмуривая глаза.

Рабы поставили перед уртами маленькие деревянные корытца с ломтями свежей оленины. Воины выхватили из ножен, привязанных ремешками к ноге, длинные ножи, отрезали кусочки мяса и обмакивали в кровь, скопившуюся на дне корытца. Ели медленно, тщательно разжевывая нежное мясо, всем видом своим показывая, какое удовольствие они испытывают.

Закончилось богатырское пиршество. Воины побросали свои хуваны собакам, и те вылизали деревянную посуду, очистив от кровяных подтеков и остатков пищи. Потом женщины соберут посуду и спрячут в берестяной короб – до следующего богатырского пиршества.

Рабы сгребли в кучу оленьи кости, сухожилия, лоскутки кожи, легкие и кишки, копыта и поспешно отбежали. Собаки кинулись к добыче. Но первым успел вожак стаи, встал над пищей, загривок его ощетинился, из пасти донеслось грозное рычание. Собаки, окружившие вожака, тоже злобно рычали, нетерпеливо перебирали ногами, но приблизиться не осмеливались – ждали, пока тот насытится.

«У всех одинаково – и у людей, и у собак, – размышлял Екмычей. – Один повелевает, остальные повинуются. Но собаки растерзали бы вожака, несмотря на его силу, если б не знали, что он – вожак и что ему следует повиноваться. В чужой стае вожак и сам бы не осмелился отнимать пищу, чтобы не быть растерзанным. Так и князь: в собственном юрте сила его бесспорна, а в чужих юртах власть князя призрачна и обманчива. Лишь о своем юрте надо заботиться, если хочешь остаться сильным и уважаемым. Остальное зыбко, неверно, неустойчиво…»