Вадим Каргалов - За столетие до Ермака

Вспомнил Федька и о том, как рыскал Варсонофий ночами по стану, в шалаши нос совал, вынюхивая, не занимаются ли ратники блудом с иноверными бабами. Срамно сие, грех, прямая дорога в геенну огненную, тьфу!

Такому только подскажи о греховных делах – взовьется.

Утром Федька, оставив за себя Салтыкова же послужильца, боярского сына Ивана Луточну, отправился к Варсонофию. Пришлось подождать: духовник молился в своей каморке, бил поклоны и вслух отсчитывал: «Господи помилуй!… Два на десять раз… Господи помилуй! Два на десять два… – Из-за щелястой дверишки доносились кряхтение, натужные вздохи – в истязании своей плоти Варсонофий был поистине безжалостен. – Господи помилуй! Три на десять пять…»

На палубу Варсонофий вышел багрово-красный, пыхтящий, но довольный. Благословил Федьку, хоть и без большой приветливости: излишне боек, насмешлив, шатлив сей сын боярский, неизвестно, за что его воевода Салтык жалует…

Федька смиренно поведал духовнику, что у него на ушкуе – неладно, соблазн и в людях смятение.

– Что такое? – поинтересовался Варсонофий.

– Князцам по воеводскому указу женок привезли, каждому по две женки. Соблазн сие для христиан, на ушкуе обитающих. По заповеди Божьей жена едина есть…

– Верно глаголешь! – вскинулся Варсонофий. – Едина жена есть! Греховным языческим обычаям не потакай!

– А младшему князцу вдобавок к законной жене девку нехристи прислали, даже женой не считается, токмо на ушкуе своего князца увидела, – жаловался Федька.

– Девку вовсе к полоняникам не пускай! Ишь чего надумали, нечестивцы! – закипятился Варсонофий.

– А ежели воеводы распорядятся? Человек я подневольный… – вздохнул Федька.

– Не твоя забота! Тотчас же к князю Федору Семеновичу иду, вразумлю. Князь добрый христианин, греховодства не допустит. А чтобы нехристи на соблазн людям с двумя бабами не баловались, ты присмотришь. С тебя спрос!

– Исполню, отче! – смиренно склонился Федька, торжествуя в душе.

Отпускал Варсонофий Федьку много милостивее, даже руку дал поцеловать. Решил, видно, что не безнадежен сын боярский, хотя, конечно, разумом легковесен. Искоренять надобно скверну!

Вскоре Федьку позвал воевода Салтык. Расеянно толкая пальцем по столешнице хлебный катыш, бросил вскользь, как о малозначительном:

– Ты остяцких женок к князцам ночью допускай. Не для того их везем, чтобы отдельно в каморке сидели. Одна пусть ходит – которую князец выберет… – и, досадливо поморщившись, будто вспомнил что неприятное, добавил: – Девка там есть. Девку не посылай – соблазн людям. А может, совсем ее отослать, как думаешь?

И тут Федька вывернулся, проговорил будто бы с сомнением:

– А не обидится князец? При другом две жены на ушкуе, а у него одна останется…

– Ну, коли так, вези девку дальше, – решил Салтык и добавил с усмешечкой: – Не объест, чай!

Вот Сулея-то обрадуется! Молодец Федька!

Вечером Федька привел к JIop-узу жену, еще молодую, но толстую и сонную бабу. Князец рассыпался в благодарностях – толмач едва успевал переводить.

– Ну хорошо, коли так! – с сомнением протянул Федька.

У толмача все же поинтересовался: с чего князец так обрадовался? Баба-то незавидная…

Толмач сказал, что Лор-уз и вправду может быть довольным. У остяков, как у татар, чем толще баба, тем считается красивей. Знатные люди стесняются, если жена худая, прячут ее от посторонних. Вот, к примеру, новая жена Лор-уза – Сулея… Телом недозрела, надобно ее долго откармливать и не позволять много ходить, прежде чем брать на брачное ложе…

«Много вы понимаете в бабах, нехристи!» – усмехнулся про себя Федька. Остяцкие представления о женской красоте как нельзя лучше соответствовали Федькиным желаниям. Удачно все складывается. Вот если бы заупрямился Лор-уз, потребовал прислать Сулею, а не другую женку, могло получиться по-разному. Варсонофий Варсонофием, а обижать знатного пленника воеводы навряд ли пожелали бы. Да и не больно они слушаются духовника, больше из вежливости не перечат его путаным речам.

Ничто не мешало теперь Федьке встречаться с Сулеей. Виделись каждодневно и подолгу: сидеть в каморке, с другими остяцкими бабами, Сулея не любила, выходила на палубу, а Федька тут как тут!

Обычно в любовных играх Федька был быстр. Случалось, что и начинал он прямо с поцелуя. А тут вдруг робким стал, стеснительным, сам на себя удивлялся. Довольно было Федьке, что Сулея просто рядом стоит, что можно слушать ее тонкий голосок, смотреть в глаза-вишни, гладить смуглую руку. Нежность, бережная жалость, ласковое томление переполняли Федьку, и он был счастлив.

Ничего похожего Федька раньше не испытывал. Нет спору – мила была Марфа, но влекло к ней плотское желание, потребность в ласке, неустроенность одиночества, не более. Да и расчет, что ни говори, тоже был (себе-то Федька в этом признавался!). Маячили за любовью к Марфе Евсеевне богатые хоромы в Москве, новгородские вотчины, притягательность боярского чина. Переплелись женские чары и корысть, и неизвестно еще, что перевешивало. Нынче же – иное…

Не о блуде думал Федька, любуясь Сулеей, но о совместной честной жизни. Так ей и сказал. Сулея была согласна: видно, приглянулся ей молодой и ласковый русский богатырь. Предупредила только, что старый князь Екмычей отдал за нее немалый калым.

– Вдвое калым верну! – горячился Федька. – И еще от себя добавлю, пусть подавится!

Ночевать Сулея продолжала в каморке, вместе с княжескими женами, – честь свою блюла. Тяжко ей там было: косые взгляды, злобный шепоток, враждебная отчужденность.

Княжеские рабы, проходя по палубе, тоже бросали на Сулею ненавидящие взгляды, особенно уродец Каяр. Столь злобен был, что, дай ему в руки нож, зарежет. Но ножи у рабов давно отобрали, Сулея это знала и презрительно поворачивалась к Каяру спиной.

Когда Федька отсутствовал, Сулея забивалась в его любимый закуток между двумя пищалями, тихо лежала под медвежьей шкурой, будто спала. Сквозь щели палубы ей было слышно, как возятся внизу, в каморке, княжеские жены, лениво переругиваются, сплетничают (Сулея хоть по-ихнему говорить еще не умела, но понимала многое).

Однажды в женское бестолковое лопотанье вплелся жесткий мужской голос. Сулея прислушалась: Каяр!

Каяр говорил негромко, но отчетливо, и Сулея, прижавшаяся к щели, разбирала каждое слово.

– Этой ночью… Будьте готовы… Как придет Юзор, зажгите свечу, три раза покажите в окно… Ешнек и воины на обласе будут близко… Татарку зарежьте ножом, чтобы не помешала…

Едва дождалась тогда Сулея своего любимого, кинулась, трепещущая, на грудь, обо всем рассказала.

Федька посуровел:

– Иди в каморку. Прислушайся, может, еще что скажут. И не бойся, никто тебя не зарежет.