Наталья Иртенина - Нестор-летописец

Несда удивился. Затем стал размышлять о том, как отец мог увидеть или почувствовать этот меч внутри Феодосия, если был с ним так недолго и сказали-то они, наверное, лишь по нескольку фраз. Тут же ему припомнилась картинка: Захарья сидит на лавке и из обычной деревяшки вырезает чудо-конька со звездой во лбу и аккуратно расчесанной гривой. Или узорит прялку — выводит на ней райских птиц, неведомых зверей — китоврасов, катанье на санях, плясанье девушек. Если талант в руках, значит, и в сердце тоже. А если сердце способно в чурбаке разглядеть живого конька или пускай даже страшного зверя коркодила, оно и в человеке рассмотрит такое, чего другому никогда не увидеть и не понять.

— А кого он этим мечом?.. — вырвалось у Несды.

— Края-то острые, — подумав, сказал Захарья, — себя ими режет. А виду не подает. Чудной…

— Феодосий — святой… — пробормотал Несда.

Что-то в его голосе заставило Захарью пристально посмотреть на сына.

— Ну все, хватит об этом монахе, — резко бросил он. — Кто это с тобой там разговаривал? Из боярских детей?

— Рыжий — то варяг, Георгий. А другой — сын переяславского князя. Этот Владимир — внук византийского кесаря Константина Мономаха!

Несда презирал себя за хвастовство, когда оно случалось, но не мог удержаться. Захарья присвистнул, что делал вообще редко.

— Да сдались нам эти грецкие косари, — вставил слово Гунька, которому опять надоело молчать.

— А ну зашей себе рот веревочкой! — прикрикнул на него Захарья. И сыну: — О чем они с тобой говорили?

Несда коротко описал беседу: о мече святого Бориса и капище на Лысой горе. О том, что ночью задуман туда поход, — ни намеком.

— Был бы ты способен к ратному делу, — грезя, вздохнул Захарья, — мог бы в дружину молодого княжича зачислиться. Вместе бы мужали и навыкам обучались. Там, глядишь, и в бояре бы при Владимире вышел.

— Я еще мал, а он уже муж, — самоуничижительно промямлил Несда.

— Ты уже не мальчик! — жестко сказал отец. — Тебе двенадцать. В этом возрасте отроки становятся воинами и идут вместе со старшими на войну… если, конечно, они умеют держать в руках оружие…

Захарья вдруг понял, что злится на сына вместо себя самого и умолк.

— Ладно, чего там. — Он примирительно обнял Несду. — В купцах тоже неплохо живется. Я в твоих годах сидел уже на весле и плавал из Ростова до самого Хвалынского моря.

Но сын был не согласен с ним.

— Я хочу переписывать книги, — с тихим упрямством молвил он.

Захарья недоуменно отнял руку.

— Что ты хочешь делать?

— Хочу быть переписчиком книг, — твердо повторил Несда. Немного подумав, все же сделал уступку: — Потом когда-нибудь заведу собственную книжню и книжную лавку в торгу.

Захарья схватился за голову.

— Совсем с ума соскочил! Еще раз услышу такое, сниму с тебя порты и отдеру плеткой на виду у всех! Ты меня понял?!

Несда молчал. Захарья взял его за ухо и покрутил.

— Отвечай!

— Понял, отец! — сморщившись от боли, выдавил отрок.

Ухо отпустили на свободу. Несда спрыгнул с телеги и пошел сзади, вне досягаемости родителя. Глотая обидные слезы, он заставил себя подумать об игумене Феодосии. Вот кому угроза отхлестанного зада уж точно не была бы помехой! Внутренний меч режет, верно, побольнее плетки. Интересно, говорил ли Феодосий своему отцу, что собирается надеть рясу? И как тот поступил?

Только теперь Несда всерьез задумался о собственном будущем.

Днем Захарья пропадал. Как вернулись из монастыря, потрапезовали, так и ушел до вечера, и дневным покоем, положенным всякому рано встающему человеку, пренебрег. Дядька Изот видел, как хозяин велел поймать петуха и забрал с собой в мешке. Несда не стал ломать над этим голову, сразу забыл. Мало, что ли, петухов да кур на заднем дворе.

Чем ближе подходил закат, тем тошнее становилось на душе, и задремать в изложне тоже не получилось. Идти на Лысую гору, ночью, ловить колдующего волхва — затея представлялась все более гадкой. Но отказываться надо было сразу, теперь поздно.

Несда сложил в котомку кресало и кремень, набил промасленной ветошью в кожаной свертке на случай, если понадобятся светильники. Сунул туда же короткий моток веревки — вдруг княжич велит вязать волхва? Сам небось вервием не запасется. Если только рыжий варяг догадается.

Котомку он спрятал во дворе. После этого пошел к мачехе, зевавшей за пяльцами, и стал к ней ласкаться. Просто так, ни за чем. Родную мать он едва помнил, но почему-то казалось, что Мавра на нее похожа. И даже если бы не была похожа, Несда все равно любил бы ее. Он совсем не понимал, отчего существует нелюбовь и вражда между людьми, созданиями единого Бога. А того непонятней злоба, вдруг вспыхивающая, подобно пожару, способная люто обезобразить даже красну девицу. Когда кто-то шумно злобился, ему становилось плохо — голова будто распухала, руки дрожали, он задыхался. Несда хотел бы любить всех — и отца Евагрия, и тысяцкого сына Коснячича, и буйного Гавшу, и холопа Гуньку. И необязательно, чтобы они знали, что он их любит. Просто ему казалось, что любовь — самая сильная молитва на свете. Такая же, как «Отче наш».

Захарья пришел к ужину, мрачный и неразговорчивый, без петуха. Похлебал кислых щей с кусками говядины, на остальное и смотреть не стал, сразу отправился спать. Несда, довольный хотя бы тем, что его не поймают за руку, натянул теплую, на бараньем меху свиту, выскользнул из дома. Подхватил котомку и удрал со двора. Даже дядька Изот не заметил.

У ворот Копырева конца, запыхавшись, он столкнулся нос к носу с рыжим Георгием. Варяг от макушки до сапог был закутан в серую вотолу, огненная голова скрывалась под клобуком.

— Долго тебя еще ждать? — прошипел Георгий. — Сейчас ворота закроют!

— А где князь? — оглядывался Несда, поспешая за отроком.

— Там уже, за воротами. Он бы все равно пошел, и без тебя.

— Он же дороги не знает.

— Поспрошал у тутошней стражи. Сказал им, что идем охотиться на волхва.

— Зачем? — опешил Несда.

— Чтобы не поверили. А то от вопросов и советов не отобьешься. А так — поржали и рассказали дорогу.

— А может, я вам тогда не нужен? — с надеждой спросил Несда.

— Боишься, что ли?

— Нет. Мне волхва жалко.

— Чего?! — Георгий остановился перед самыми воротами и подозрительно поглядел на него. — Ты язычник?

— Нет, что ты. Просто…

— А если просто, так иди молча, — рассердился Георгий.

Они прошли мимо двух стражников. Те не обратили на отроков внимания, так как были заняты — мерялись на спор длиной своих копий и величиной топоров. В поле в закатных лучах щипали траву три коня. На камне возле них сидел княжич, одетый также неприметно, в темный мятель и простую суконную шапку. Несда подметил, что Мономах с варягом подготовились к походу лучше, чем он со своей котомочкой. Под плащами у обоих угадывались короткие мечи, а к седлам двух коней были привязаны тороки, туго набитые.