Наталья Иртенина - Нестор-летописец

Комит отвел Гавшу в свой клетский покой, запер дверь. Не садясь, сложивши руки на груди, осведомился:

— Ну? Прищемили хвост?

— Вот-вот прищемят, — уныло кивнул Гавша, опускаясь на ларь, крытый лисьей шкурой. — Может, мне в Полоцк податься? Или уж сразу в Муром. — Он скривился. — Там, слышно, лесные бойники много воли берут, залегают купцам дороги. И попов, считай, нету. А?

— Нет. — Левкий сел на ложе. — Ты любишь честь и славу, друг мой, а в лесных дебрях и на большой дороге этого не добудешь. Всеслав же в Полоцке, думаю, недолго усидит. Обложат его как медведя в берлоге и станут травить.

— Куда ж мне? — совсем загрустил Гавша.

Левкий достал из-под стола корчагу, плеснул в кружку. Выпил сам, налил гостю.

— В Чернигов.

— К Святославу? — Гавша поперхнулся грецким вином. — Да он ненавидит полоцкого князя не меньше старшего братца.

— Старшего братца он ненавидит не меньше, чем полоцкого князя, — с улыбкой ответил исаврянин.

— А… за что? — Гавша был потрясен.

— За первородство. Это всем давно известно, кроме тебя, друг мой.

Левкий достал из поставца крохотные византийские ножницы и принялся подкорачивать себе ногти.

— И помирить их способен только один человек.

— Кто?

Гавша привстал от любопытства, глядя на греческое приспособление. Надо же, до чего додумались хитроумные ромеи — стричь ногти, как волосы. Свои ногти Гавша подравнивал остро заточенным ножом. Или просто обкусывал.

— Тот, кого ты так и не смог накоротко свести со Всеславом. Печерский игумен Феодосий.

— А зачем было сводить-то? — запоздало заинтересовался Гавша, вспомнив, как настойчиво Левкий советовал ему залучить князя в Берестовое и одновременно затащить туда Феодосия.

— Затем, — веско ответил комит. — Затем, чтобы отбить у Ярославичей охоту слушать этого монаха. Для Изяслава это стало бы последней каплей, он и без того гневен на Феодосьев монастырь.

— А для Святослава? — продолжал изумляться Гавша.

— Святослав… — задумчиво молвил исаврянин. — Черниговский князь не так прост, как киевский. И умом, и нравом… не прост. В душе сущий варвар, язычник, по уму же тянется к святости. Верно, он и сам себя не понимает.

— Где уж его нам понять, — ухмыльнулся Гавша, пытаясь подыграть Левкию.

— Вот ты и научишься его понимать. — Комит наставил на него палец с красиво обрезанным ногтем.

Гавша хотел было спросить «А чего сразу я?», но передумал. Княжьему огнищанину не по чину такие вопросы. Потом тяжко вздохнул — вспомнил, что больше он не управитель и хорошо, если возьмут опять в младшую дружину.

— А на кой мне это? — осторожно осведомился он.

— Да-а, лукавый царедворец из тебя не выйдет, — сказал комит. — Учу тебя, учу, а проку…

— Я же не отказываюсь, — обиделся Гавша. — Что ж сразу — «не выйдет»! Может, и выйдет. Я, может, в Царьград уйду. Что мне какой-то Чернигов. Глухомань!

— Давно ли ты хотел податься в лесные разбойники? — от души расхохотался Левкий. — В Константинополе на тебя, милый мой друг, наступят, раздавят, как вошь, и даже не заметят. Там ты будешь дикарь и варвар. Здесь хотя бы имеешь возможность приблизиться к князю. А для этого слушай меня.

— Ладно, — сурово ответил Гавша, оскорбленный смехом исаврянина.

— И не задавай глупые вопросы.

— Ладно, — прозвучало еще суровее.

— Значит, так, — сказал Левкий. Он подошел к двери, открыл и выглянул наружу. Снова запер, вернулся на место. — Наймешься в дружину к Святославу. Постарайся попасть князю на глаза, заговори о киевских делах. Особо скажи, что знаком с игуменом Феодосием и блаженным Антонием.

— А я знаком с Антонием?

— Да. И не раз с ним беседовал. Получил из его рук телесное исцеление и немало духовных советов. Намекни Святославу: несправедливо, что в киевской земле живут сразу два богоизбранных чудотворца, а у черниговского князя под рукой ни одного. Не по-братски сие. Изяслав мог бы и поделиться добром. Тем паче в Киев он возвращается миром, а не войной благодаря Святославу. Стольный град обязан черниговскому князю за то, что не подвергся разорению от поляков. Запомнил?

Гавша, шевеля губами, повторил про себя сказанное.

— Запомнил.

— Тогда иди.

— Погоди. Ну скажу я ему… может быть. Дальше-то чего?

— Увидим. — Исаврянин улыбнулся с загадочным, неприступным видом. — Я пришлю к тебе кого-нибудь… потом. Кто покажет тебе вот этот знак, — комит изобразил хитрое переплетение пальцев, — того слушай как меня. Даже если это будет раб.

Гавша попытался повторить знак, но пальцы не сложились как надо.

— Какое-то колдунское знаменье, — пробурчал он. — Ведьмы небось метят таким младенцев.

Левкий снова рассмеялся, на этот раз добродушно.

— Волхвы есть не только на Руси. Но в Византии они иначе зовутся.

— Ты — грецкий волхв? — Гавша с любопытством и с опаской посмотрел на комита.

— Я посвящен в тайны мироздания, — проникновенным голосом сказал Левкий. — С тебя довольно пока знать лишь это.

— Пока? — недоверчиво переспросил Гавша.

— Знание нужно заслужить.

В вечерних сумерках бывший берестовский огнищанин миновал Копыревские ворота и повернул на черниговский шлях. В двух тороках он вез все свое нынешнее достояние — сотню гривен серебра и чуть меньше — золота. Прочее, чего не взвалить на одного коня, осталось в Киеве. К седлу был пристегнут лук с тулой, на бедре подпрыгивал меч. Под плащом посверкивала броня, отражая бледную луну. Гавша ехал рядиться в дружину черниговского князя.

Он гнал коня всю ночь и на рассвете проскакал мимо телеги, стоявшей обок дороги. Дерюга на возу зашевелилась, из-под края высунулась лохматая голова отрока. Несда долго смотрел вослед вершнику. Зевая, гадал, к чему на заре такая спешка. Наконец решил разбудить отца.

— Верно, гонец из Киева со срочной вестью.

— От Мстислава сейчас только одна срочная весть может быть, — хмуро сказал Захарья. — Чтоб беглецов из Киева не принимать.

— Нас выдадут на расправу князю Мстиславу? — спросил Несда.

— Как не так, — со злобой ответил отец. — Скажем, что едем из Моровийска. Нет. Лучше из Любеча. По торговым делам.

— По каким же делам, если у нас нет товара?

— А это что? — Захарья показал на двух спящих в траве холопов. — В Чернигове цена раба небось выше, чем в Любече. Три холопа — уже товар.

— Отчего три? — удивился Несда.

— Ты — третий, — мрачно объяснил Захарья.

Несда кивнул. Он не хотел знать, в самом ли деле отец продаст его в холопы или просто притворится перед стражей у ворот. Жизнь явно куда-то поворачивала. В незнании, по какому руслу она потечет, меж каких берегов разольется, было ощущение некоего чуда. И в ожидании его хотелось благодарить Бога за все, что ни случится. Господь найдет ему какое-нибудь применение, хотя бы и холопье. Всякая тварь живет дыханьем Божьим.