Сири Джеймс - Тайные дневники Шарлотты Бронте

Однако на сей раз я опустилась на сиденье, убаюкиваемая покачиванием вагона, но не сосредоточилась на пейзаже за окном, а вгляделась в собственное отражение на темном фоне пасмурного дня. Передо мной предстал слишком широкий рот, слишком крупный нос, слишком высокий лоб и чересчур румяная кожа; единственной подкупающей чертой были спокойные карие глаза. Я смотрела и вспоминала язвительное замечание мистера Николлса: «Слова безобразной старой девы, джентльмены».

Я никак не могла забыть эту фразу. Прежде меня назвали безобразной лишь однажды, много лет назад, а именно в день знакомства с Эллен Насси, той самой, которую я ехала проведать. Сейчас я могла посмеяться над воспоминанием, но тогда в нем не было ничего смешного. Я откинулась на спинку кресла, и мои мысли унеслись на четырнадцать лет назад, когда я была одинокой новой ученицей в пансионате Роу-Хед — учреждении, навсегда изменившем мою жизнь самым непредсказуемым образом.

Стылым серым днем в начале января 1831 года я узнала, что меня отсылают в школу Роу-Хед. Изо всех сил я противилась самой идее школы, что и неудивительно. Много лет я занималась дома самостоятельно в своем темпе, и перспектива лишиться этой сладостной вольности и надолго покинуть близких наполняла меня печалью. Но еще печальнее были мучительные воспоминания о последней школе, которую я посещала, когда мне было восемь лет. — Школе дочерей духовенства в Кован-Бридж, поистине страшном месте, пребывание в котором повлекло трагедию столь ужасную, что моя семья не оправилась до сих пор. Отец не переставал винить себя за ту катастрофу, однако настаивал, что новая школа совершенно другая.

— Роу-Хед — прекрасное учреждение, — заверил он меня, когда мы сидели у камина в его кабинете вместе с тетей Элизабет Бренуэлл, деловито вязавшей свитер. — Это только что открывшаяся школа на окраине Мирфилда, не более чем в двадцати милях от Хауорта. Набирают всего десять учениц, которые будут жить в добротном старом доме, приобретенном специально для этой цели. Моих средств достанет только на одну из вас; ты старшая и потому отправишься первой.

— Но, папа! — вскричала я; новость ошеломила меня, и я с трудом сдерживала слезы. — Мне нравится широкое домашнее образование. Почему я должна уехать?

— Тебе почти пятнадцать лет, Шарлотта, — заметил отец. — Я продержал тебя дома достаточно долго.

— Если ты не выйдешь замуж, — вмешалась тетя Бренуэлл, — то должна иметь возможность зарабатывать на жизнь как учительница или гувернантка.

Мамина сестра, крошечная старомодная леди, после смерти мамы перебралась из Пензанса в Хауорт, повинуясь долгу, и заботилась о нас. Как всегда, на лбу у нее красовались фальшивые светло-каштановые кудри, прижатые белым чепцом, достаточно большим, чтобы выкроить целую дюжину маленьких чепцов, какие тогда были в моде. Из-под пышных темных шелковых юбок выглядывали паттены, [10] Толстые деревянные башмаки с металлическими ремешками, предназначавшиеся для ношения только на улице; их надевали поверх изящной дамской обуви, чтобы защитить ее от грязи. которые она надевала, когда спускалась вниз, для защиты ступней от холодных полов пастората. Практичная и рачительная тетя Бренуэлл много лет заправляла нашим хозяйством умело и ловко, пусть и без особой охоты. Она следила за уроками и работой по дому, учила нас шить и часто тосковала по более мягкому климату и светским удовольствиям своего незабвенного Корнуолла. Отцу нравилось вести со свояченицей живые интеллектуальные беседы, мы ценили и уважали ее, а брат любил ее как мать, которой нам отчаянно недоставало.

— Юная леди должна преуспеть в некоторых областях, Шарлотта, — наставляла меня тетя Бренуэлл, — например, в языке, музыке и манерах, а также других предметах, которые мы с твоим отцом не можем преподать должным образом. Иначе тебе будет нечего предъявить своему будущему хозяину.

Я заплакала, слишком несчастная, чтобы говорить.

— Это еще не конец света, Шарлотта, — заметила тетя Бренуэлл. — Ты провела почти всю жизнь в одном доме. Школа пойдет тебе на пользу.

Папа наклонился вперед, ласково сжал мою руку и произнес:

— Ты узнаешь много нового, вот увидишь. Заведешь больше друзей. Надеюсь, тебе там понравится.

Семнадцатого января, в пронзительно холодный день двумя неделями позже, во время долгого и тряского пути в школу Роу-Хед я не верила, что папино предсказание сбудется. Наемная коляска стоила слишком дорого; меня усадили в задок медленного крытого экипажа, в каких в базарные дни развозили овощи по крупным городам. Наконец в блекнущем свете зимнего дня я прибыла на место назначения. Я совсем замерзла, меня мутило, ноги затекли. Во мне созрела готовность невзлюбить свой новый дом с первого взгляда, однако, как ни странно, он произвел на меня приятное впечатление. Большое трехэтажное здание из серого камня, расположенное на вершине холма, обладало радующим глаз фасадом с двумя изгибами. Перед ним спускались широкие лужайки, по бокам росли сады, вероятно прелестные весной. Возвышенное положение дома обещало восхитительный вид на леса, речную долину и деревню Хаддерсфилд вдалеке.

Служанка впустила меня в отделанную дубовыми панелями прихожую, спросила мое имя и забрала плащ. До меня донеслись слова трех девочек (одетых á la mode [11] По последней моде (фр.). и изысканно причесанных), которые обсуждали меня в соседнем дверном проеме, и мои сомнения и страхи немедленно вернулись.

— Она кажется старой и сморщенной, точно маленькая старушка, — прошептала первая девочка.

— Не волосы, а сплошные пружинки, — отозвалась вторая.

— А платье такое старомодное! — воскликнула третья, и они засмеялись.

Покраснев, я обхватила себя тонкими руками, будто пряча свое поношенное темно-зеленое шерстяное платье. Однако по-настоящему меня унизили фразы девочек о моей внешности. В то время я была совсем еще крошкой и худой как спичка, с миниатюрными ладонями и ступнями. Из гордости я не носила очки (жеманство, которое мне удалось преодолеть лишь через несколько лет) и видела не дальше собственного носа, отчего постоянно щурилась. На голове у меня красовалась сухая копна тугих кудряшек — результат, как я теперь понимаю, чересчур усердного скручивания волос на ночь. Оглядываясь в прошлое, я сознаю, что находилась в невыгодном положении по сравнению с остальными девочками, приехав из дома, лишенного матери, где нашему внешнему виду почти не уделялось внимания.

Мое сердце колотилось от смущения. Я проследовала за служанкой — опрятной девушкой лет восемнадцати с жалостливой улыбкой — по красивой дубовой лестнице на галерею второго этажа. Когда мы вошли в комнату, которую мне предстояло делить с двумя другими девочками, я задохнулась от радости. Помещение было в три раза больше моей спальни, с комодом красного дерева, гардеробом, двумя удобными на вид кроватями и большими окнами с портьерами до пола. За окнами виднелся кусочек замерзшего сада. Папа был прав в одном: это ничуть не напоминало просторные унылые дортуары Школы дочерей духовенства. И теперь меня терзал лишь один вопрос: смогу ли я поладить со здешними ученицами?