Владимир Еременко - Дождаться утра

— Андрей в поход собирается, — сообщила Юля. — И ребята пришли к нему.

— А тебя не берут?

— Не-ет. Они же на два дня. Ночевать в лесу будут. — И расстроенно добавила: —Я бы пошла, да мама…

— Они, наверное, не взяли бы тебя, — успокоил я ее.

— Отец, я возьму твой рюкзак? — донесся с антресолей голос Андрея.

— Бери. А не велик ли будет?

— Вот это рюкзачище! Ты гляди, не наш…

Из-за двери выглянула нестриженая голова Игоря Первушина.

— Здрасьте!

— Здравствуйте, здравствуйте, туристы, — шагнул я на кухню к ребятам. — Да вас тут целый отряд!

Сергей Осташев с Сашей Колчиным разглядывали рюкзак. Босые ноги Андрея торчали с антресолей, и он кричал оттуда:

— Вы осторожно. Это знаете, какой рюкзак!.. Ему тридцать лет, а может, и больше. Он у нас уже двадцать семь лет, а еще сколько немец его тот таскал? — Андрей спрыгнул на пол и взял в руки мой старый, видавший виды брезентовый рюкзак.

Когда-то он был светло-зеленый, отделан красной кожей, с блестящими пряжками и кольцами, толстыми и широкими ремнями. Сейчас остались только потускневшие пряжки и кольца. Кожаные ремни лет десять назад стали ломаться, как фанера, и их пришлось заменить. А вот самому рюкзаку почти ничего не сделалось. Только вылинял, побелел брезент да проржавели кнопки на внутренних карманах.

— Знаете, — говорил Андрей ребятам, — у него вот здесь, — и он указывал на верхний клапан, который прикрывал рюкзак, — был нашит телячий мех.

«Да, действительно, — вспомнил я, — был мех. Лет десять назад он изорвался».

— А зачем мех? — спросил Сергей.

— Не знаю, наверно, так, для красоты… — ответил Андрей и посмотрел на меня.

— Вряд ли. У многих немецких рюкзаков, вернее ранцев, вот здесь был нашит мех. Зачем это делалось, точно не знаю, но думаю, не для красоты. Во-первых, мех защищал ранец от дождя…

— А этому рюкзаку дождь не страшен, — возразил Андрей. — Знаете, — и он повернулся к ребятам, — в нем можно воду носить…

— Да, пожалуй, мех был для другой цели, — согласился я, — он мог служить его хозяину хорошей подушкой…

— Не, — затряс своими вихрами Игорь Первушин. — Я в одной книге читал, что у них были надувные подушки. И потом негигиенично. Рюкзак везде валяется: в грязи, в пыли, набьется всякой заразы в этот мех…

— Мнения разошлись, — засмеялся я, — вот вам и хороший вопрос для вашего КВН.

— А что, — подхватил Сергей, — пусть поломают голову. Почему немцы обшивали свои рюкзаки мехом?

— Чтобы мягче было падать, когда их стали выбрасывать с нашей земли! — выкрикнул Андрей.

Я уже был в другой комнате и слышал, как Андрей рассказывал ребятам о рюкзаке.

— Знаете, отец достал его в Сталинграде. Ох, сколько там оружия всякого было! Даже из пушек мальчишки стреляли. А автоматов, винтовок — навалом. Пистолеты у всех пацанов…

«Ну, начал сочинять, — улыбнулся я, — как все перекраивается в мальчишечьем воображении. Почему он говорит, что рюкзак я взял у убитого? Правда, мы хоронили тогда немцев. Было это в конце февраля и в самом начале марта сорок третьего. Рюкзак я просто нашел в развалинах».

Наступила первая оттепель в затихшем Сталинграде. Боялись эпидемии. И всех, кто остался и выжил в городе, и тех, кто к тому времени успел вернуться из эвакуации, мобилизовали на уборку трупов.

Больше всего дел было в центре города, на Мамаевом кургане и в северной части Сталинграда: в районе заводов «Красный Октябрь», «Баррикады» и Тракторного. Много убитых лежало и в лесополосах вокруг города. Работали команды наших солдат, немецкие военнопленные и мы — мирное население.

Поднял я этот рюкзак в развалинах одного дома Верхнего поселка Тракторного завода.

Хорошо помню тот день, когда пошел с ним первый раз в поход. Это было в июне сорок третьего. Нас все же повел в свои фронтовые Елхи Гриша Завгороднев. Повел, хотя уже и без Васьки Попова…

А накануне у нас был праздник. Его устроили председатель колхоза и бригадир.

Мы уже начали готовиться к уборочной. Заканчивали ремонт трех конных лобогреек. [14] В справедливости этого названия я убедился позже, когда пришлось работать на ней. Жнейка так грела лоб косарю, что он не успевал вытирать с него пот. Лошадей в бригаде не было, как не было их во всем колхозе. Наш единственный легковой бригадный транспорт — волы. Они возили и воду, и горючее, и тяжелые детали для ремонта тракторов. На волах Дед с бригадиром поехали и на ячменное поле.

Вернулись к обеду. В повозке — добрая копна серебристо-матового ячменя. Весь массив еще стоял недоспелый, а они нашли на взгорках кулиги с вызревшим ячменем и косой «выхватили» их, как радостно доложил нам Дед.

Мы растянули брезент, сбросили на него скошенный ячмень и, взяв палки, скрученную в жгут проволоку, обрывки цепей, начали вымолачивать зерно. И только Халим Викулов пришел с настоящим цепом, каким сотни лет молотили хлеб наши деды и прадеды. Он мастерил его, пока готовили ячмень к молотьбе.

Халим ловко взмахивал цепом над головой, и он со свистом взбивал мягкую подушку соломы ячменя. Мы, как дикари, бестолково суетились вокруг брезента, а Халим работал красиво. Умел он работать.

Но скоро лицо его стало бледнеть, покрываться испариной. Подошел Мартынок и молча протянул руку. Халим еще раз взмахнул и, пошатнувшись, чуть не упал навзничь Его осторожно повели под навес. Все затихли, но Халим, жадно хватая воздух ртом, махнул рукой: «Давайте, давайте, сейчас пройдет…»

И все же для нас молотьба была праздником. Это самая веселая и радостная работа, какую я когда-нибудь делал. Перемолотили всю копну, на ветру провеяли зерно, подсушили на листах жести на огне и тут же принялись толочь ячмень в гильзах из-под снарядов.

Работа шла конвейером, с огоньком, с шуткой.

— Хорошо живет тот, кто умеет смеяться! — подбадривал Дед.

И мы старались друг перед другом. К вечеру у нас уже было пуда два отличной ячменной крупы. Столько нам не выдавали и на полмесяца на всю бригаду. Заварили настоящую, густую кашу. У Оли нашелся кусок сала. Это был царский ужин. Кроме каши, Оля испекла еще и пышки. Часть зерна смололи на самодельной мельнице (ее тут же смастерили из жести, пробитой гвоздем, как пробивается терка для овощей; две жестянки, свернутые трубкой и вставленные одна в другую, перетирали зерно в муку). Мы ели кашу с пышками. Ели свой хлеб, выращенный нашими руками! Вкуснее этих рассыпающихся, пахнущих солодом и степью пышек мне в своей жизни не доводилось есть ничего.

Приехали Гриша Завгороднев и Валя Кохно. В тот вечер мы были такие хорошие и добрые, что звали ее не Валькой и не Валентиной Степановной, а Валей. Расчувствовавшись, Дед целовал всех нас по очереди, называл героями и обещал после уборки сделать праздничный вечер с духовым оркестром.