Владимир Еременко - Дождаться утра

— Эх, Андрюха! — ответил он грустно. — Не бойся, ничего не будет. Худшее уже случилось.

«У него вся жизнь впереди. Он еще ухватит бога за бороду», — постоянно говорит наш добряк Дед. И я верю. Но сейчас Грише приходится нелегко, только каменеет все его худенькое, не богатырского сложения тело да бледнеют и покрываются испариной впалые щеки.

А от этого и нам муторно. И зачем мы только уговорили его идти в эти несчастные Елхи?.. Это все равно что ковырять в незажившей ране.

Гриша заговорил, когда подошли к Елхам.

— Ну и погуляла здесь проклятая… — оглядывая саманные развалины, выдавил он. — И тогда ни одного дома целого не было, а теперь и стен не осталось. Где же тут что было? Давайте, братцы, разберемся. — Даже остановился в растерянности, словно не мог сообразить, куда же идти дальше. — Идемте к кузнице и оттуда, как от печки, танцевать будем. — Сделав паузу, добавил: — Мы всегда в эти Елхи от кузницы входили. Видите, вон там балочка тянется. Вон, вон там, за этим разбитым культиватором. — И поднял перед собой костыль. — По ней удобнее всего было. Она идет с немецкой стороны, так там не было мин, Гансы для себя проход в деревню оставляли. По ней на брюхе и шастали…

Мне доводилось до войны несколько раз проезжать через это село. Десятка два саманных хат, крытых камышом и кое-где тесом, вытянулись в один нестройный ряд вдоль дороги. В каждом дворе колодец с журавлем. Стояло село на самом бугре, открытое всем ветрам. Дома чистенькие, выбеленные известкой, подведенные желтой глиной, словно подпоясанные. Окна маленькие, с распахнутыми, как книги, ставнями. Дворы огромные, неогороженные. Только кое-где торчали кривые столбики. Их подпирали низкие гати из перегноя и земли да редкий частокол сухого кустарника и лозы, какая растет здесь же, в Елховской балке, в полукилометре от села. Садов в Елхах не помню, кое-где росли деревья, развесистые клены да какой-то колючий кустарник.

За селом, ближе к балке, прямо в небо, как ствол зенитки, торчал колодезный журавель. Почему он тогда был таким высоким? Сейчас смотрю и нигде не вижу таких больших журавлей, тех домов-гигантов, таких глубоченных оврагов, какие поражали меня своими размерами в детстве.

Проезжая через это село, мы всегда останавливались у колодца. Отец поил лошадь, наливая воду из кованого ведра в рассохшееся корыто.

Сколько ни смотрел я сейчас по сторонам, не мог найти ни той улицы, ни тех домов, ни деревьев перед дворами — кругом только беспорядочно разбросанные кучи самана — остатки стен, окопы, ямы от провалившихся погребов да черные воронки от бомб и тяжелых фугасов. Голые, без растительности, гребни рыжего суглинка в нескольких местах пересекают то, что раньше было дорогой. Густая лебеда, стелющийся подорожник, хрупкий молочай, могучие лопухи и юркая повитель — вся та буйная зелень, какая обычно забивает канавы, теперь выползла на дорогу, растеклась по селу (точнее, месту, где оно было), ровняя все под один зеленовато-серый цвет степи.

…Шли присмиревшие, точно по кладбищу, где неуместно спешить и громко разговаривать. Только Гриша немного оживился. Он вертел своей худой, загорелой шеей, то замедлял шаг, то вдруг срывался с места. Прыгал от одной развалины дома к другой, оглядывал окопы, словно искал что-то. Первым он оказался и у кузницы, обскакал ее развалины, зачем-то потрогал носком ботинка саманные кирпичи, точно проверяя их прочность, а затем отошел в сторону и, усевшись на раму изуродованного осколками снарядов и мин плуга, затих. Только глаза, быстрые и тревожные, все еще шарили вокруг.

Я положил у его ног велосипед и растянулся тут же на траве.

— С меня хватит, — повалился рядом Славка. — Я больше не бегаю.

Гриша отчужденно сидит на раме разбитого плуга. Он устал. Пот заливает лицо, распахнутая на все пуговицы и закатанная до локтей гимнастерка вымокла, будто прямо в ней искупался.

Я поднялся. Надо было помогать Шурке. Он уже сделал из ветоши и проволоки квач и кропил им заржавевшие болты и гайки. Когда подошел к нему с разводным ключом, Шурка расстроенно бросил:

— Смотри, только три сошника и можно будет в дело пустить. Все посекли, как капусту. Попробуй вот этот, — и он ткнул мокрым квачем в сошник, чудом сохранившийся в груде исковерканного, пробитого, как решето, металла.

Я постучал по болтам ключом, попробовал их отвернуть. Болты не поддавались. Шурка еще раз смазал их «адской смесью» — автолом с керосином — и предложил осмотреть тот плуг, где сидел Гриша.

— Кусок металлолома, — поднялся Гриша. — Может, вот эту стойку… Но и она в двух местах пробита. Ничего вы, пожалуй, здесь и не возьмете. — И он не спеша заковылял прочь.

Славка хлопотал у костра, собираясь заваривать кашу.

— Может, помоем крупу?.. — робко предложил я.

Славка посмотрел на меня как на больного:

— Да ты что, голодными нас оставить хочешь? Все калории смоешь.

— Раньше, до войны, всегда все продукты промывали, и калории оставались.

Славка так и прыснул, словно поперхнулся.

— Раньше! Да знаешь, что было раньше, знаешь?.. — Он даже задохнулся. — Ты мне брось про раньше! А то я тебе такое расскажу, что у тебя голова закружится. Ты знаешь, у нас в кладовке стоял старый бабкин сундук с салом. Вот такими кусками засолено. А толщина — в четверть. — И он, разжав кулак, показал ладонь. — И тут же висели окорока. Глянешь — и в глазах темно, слюнки текут…

Славка замолчал, видимо борясь с приступом голода. От его рассказа и мне подвело живот, и теперь я уже не мог спокойно смотреть на то, как Славка священнодействует, засыпая крупу в ведро.

— И знаешь, какой я был дурак, — упавшим голосом добавил он. — Я ничего этого не ел. Бегали с ребятами на скотный двор и клянчили у доярок макуху.

— Жмых, что ли? — спросил я.

— Аг-га, вот его ел…

— Боже! — театрально всплеснул руками Шурка. — Что же за идиотская жизнь была у тебя и куда смотрела твоя мать?

Но Славка словно и не слышал его насмешки.

— Мне сейчас почти каждую ночь снятся эти окорока и сало… Только закрою глаза — и вижу…

Надо было уходить отсюда, а то изойдешь слюною от Славкиных воспоминаний, и я пошел к саманным развалинам искать Гришу.

День выдался жаркий. Солнце то и дело ныряло за тучи, даже срывался дождик, но несильный. Сыпанут крупные капли, порябит пыль на дороге, и опять рванется из-за тучи жаркое солнце. В такую погоду, говорят, хорошо растут грибы. Но грибов в нашем крае нет. По гумнам да придорожным канавам иногда встречаются шампиньоны, но бывает это только к осени.

Гриша забрался в один из полуобрушенных погребов. Пополз за ним и я. Пахло застоялой, затхлой сыростью. Привыкнув к темноте, я увидел, что Гриша раскапывает землю вокруг ящика, завернутого в телогрейку. Из ямы он уже достал две алюминиевые коробки — в таких немцы хранили патроны. Здесь же лежал полуистлевший рюкзак. Из него торчали ручки гранат.