Виктор Соснора - Властители и судьбы

У дверей дворца кривлялись фрейлины. Камер-медхен, веселое существо не больше тринадцати лет, в кружевцах, сделала кокетливый реверанс и сказала, что государыня еще спят, государыня приказали, простите, ваше величество, никого не пускать в спальню, да и ключ у самой государыни. Девочка отдышалась.

— Спит так спит, пускай. — Когда Петр смеялся, его лицо, изуродованное оспой, бледнело, — жалкое лицо.

Напрасно император пожал плечами и согласился подождать, пока супруга проснется, пошел большими шагами в сад, любуясь, как по песочку, подпрыгивая, бежит пушистая камер-медхен, мелькают совсем женские ножки в металлических туфельках.

Фейерверкер взял палку с веревочной петлей. Он ловил императорского коня, а конь скакал где попало. Фейерверкер набросил петлю на шею коня, но сам повис на палке — конь понес, и у служителя не хватало сил остановить животное. Петр свистнул — конь подбежал.

Но напрасно император привязал коня к алебастровой голове скульптурного чудовища. (Фрагмент фонтана.)

Напрасно Петр обругал чернолицых карликов-лакеев, заставил их снять придворные золотые жилеты и отправиться на гауптвахту. Они принесли ему завтрак, и все было плохо: фрукты недостаточно свежие, лимонад кислый, вино — молодое и безвкусное, бисквиты — соленые.

И совсем напрасно император взбесился, когда он постучал в двери спальни легким ноготком и никто не ответил. Петр выхватил тяжелую шпагу и принялся выламывать замок, но не выломал, а порезал пальцы.

Тогда вспыхнула ярость. Он приказал выставить к чертовой матери дверь, высечь при слугах императрицу, сжечь дотла дворец, всех, кто есть в Петергофе, — в Шлиссельбургскую крепость, сад — вырубить на дрова, отдать крестьянам для собачьих будок, алебастровые фонтаны разрушить молотом, вызвать все войска из Петербурга и сию же минуту отправить всех солдат в Данию, на войну, зажрались, всю вельможную сволочь арестовать и — под плети!

Он бушевал. Когда появился секретарь Волков, Петр приказал ему записывать все повеления, а Волков записывал грифелем и то и дело убегал за чернильницей, но чернильницу так и не принес.

Все забегали в страхе. Все сбились с ног.

С подсвечниками, ломами, молотками, зубилами челядь бросилась выламывать дверь. Ничего не получалось. Летели и жужжали щепки, но монументальная дверь даже не дрожала.

Откуда ни возьмись на лестнице появился лакей, босой и пьяный, знаменитый шут Лангуста.

Все рассыпались. Он подошел, ударил титаническим кулаком в дверь, и дверь упала внутрь. А Лангуста, как дурак, запел и ушел. В ореоле силы и славы, мотая лысым шаром.

Петр III расхохотался и приказал приготовить шуту ванну из бургонского. Челядь бросилась исполнять приказ: только бы — с глаз долой!

Но напрасно Лангуста свалил двери: Петр еще надеялся, — мало ли что может приключиться с государыней при ее забубенном образе жизни?

С ней ничего не случилось. Ни один челядин не знал, куда пропала императрица: спальня была пуста.

Екатерина переоделась в гвардейский мундир и тайно уехала в Петербург. Еще ночью. Одна. Она прибыла в расположение Измайловского полка и повела солдат в Зимний дворец.

Там, в Петербурге, уже играли барабаны и поднимались в воздух все птицы.

В Петербурге императора Петра III уже не существовало.

В Петергоф пришли последние пять тысяч солдат императора.

В своем доме и собака хозяин. Свой дом — Ораниенбаум. Императрица заманила войска Петра из его дома в Петергоф. Она оставила в саду даже свои пушки, зная определенно, что у Петра нет артиллерийской прислуги.

Русские офицеры Петра уже сбрасывали голштинские мундиры и прятали их в тайники, и сами прятались.

Так что войска императора стояли в Зверинце попусту, — оплаченные статисты.

Петр III сам принес корзину вина, свечи. Занавесил окна. Он пил и посылал письма в Петербург. Он просил супругу объяснить, что происходит. Что она делает? Что, в таком случае, делать ему?

Вестовых императора беспрепятственно пропускали в столицу, но из Петербурга никого не выпускали.

Двадцать девятого июня 1762 года в двенадцать часов пополудни голштинские батальоны императора, его личные телохранители и гвардия, без единого выстрела сдали Петергоф.

Один бой — был.

Авангардный отряд гусар под предводительством Алексея Орлова первым вошел в Петергоф. Несколько сот голштинских рекрут занимались на плацу с деревянными мушкетами. Храбрым гусарам потребовалось несколько минут, чтобы опрокинуть противника, связать немецких мальчишек, переломать их игрушечные ружья и посадить их в сараи и конюшни.

За этот подвиг Алексей Орлов был возведен в графское достоинство.

Невыносимо слепило солнце.

Солдаты бывшего императора и настоящей императрицы перемешались. Для всех принесли миллионы бутылок, зарезали быков и коров, на угольях поджарили туши, в котлах сварили гречневую кашу, обильно облили расплавленным салом, заправили кашу гусиными шкварками, но бутылки были — только лимонад, вино пообещали к вечеру, пусть совсем выяснится обстановка, и солдаты с достоинством убеждали друг друга: очень это правильное решение, зачем же преждевременно напиваться, вот сделал дело — и гуляй смело, или же — пить пей, да дело разумей!

В пять часов пополудни Петр III подписал отречение от престола.

Император совсем не спал, он устал от вина, от неизвестности, от трусости собственных солдат, он был небрит, и небритое лицо стесняло его больше, чем пистолеты и шпаги.

В семь часов пополудни по Петергофу прогремела карета. В карету было запряжено двенадцать красных лошадей. Окна занавешены красными гардинами. На запятках, на железных подножках и на козлах стояли гренадеры в красных камзолах. Они стояли с обнаженными саблями, с английскими мушкетами. За каретой скакало тысяча двести конвоиров в красных мундирах. В карете под охраной четырех братьев Орловых был Петр III.

Он был без чувств.

С него сорвали парик и били.

Когда перестали бить, увидели, что на висках у него залысины, а волосы совсем седые. Его туловище обмякло, голова болталась.

Над каретой крутилось красное солнце.

Для солдат сегодня был красный день — праздник.

В Петергофском парке, привязанный к алебастровому чудовищу, все еще стоял конь императора.

Через четыре дня, 6 июля 1762 года, Петр III умер — будто бы от нервной горячки. Скоропостижно.

Были белые ночи.

В пять часов утра Екатерина уехала из Петергофа в Петербург.

Об этом никто не знал. Не знали об этом и вельможи ее свиты: А. А. Нарышкин, князь M. M. Голицын, князь Н. М. Голицын, гофмедик Унгебауэр, граф Ягужинский и камер-юнкер Матюшкин.

Императрица увезла из Петергофа только своего любимца Алексея Григорьевича Орлова. Орлову было двадцать пять лет. Он был младше императрицы на восемь лет.