Виктор Ротов - Заговор в золотой преисподней, или руководство к Действию (Историко-аналитический роман-документ)

— Ты не должен уезжать, отец, — продолжала она прерванный разговор. — Знаешь сам, как ты нам всем дорог. Подумай о нас. Если что случится с тобой, как мы будем без тебя? Как стадо без пастуха.

Он отвернулся от нее и стал разговаривать со мной, не обращая внимания на княгиню. Я чувствовала себя очень неловко.

— Вот, Франтик, я тебе книжку свою дам.

Он вынес из соседней комнаты книгу «Мои мысли и размышления по религиозным вопросам. Ч. 1. Петроград, 1915 г.» Книжка с двумя портретами. На одном из них он изображен растрепанный, в рубашке на постели, после покушения на него в’Сибири; на первом листе он написал своими обычными каракулями: «Дорогому простячку Франтику на память. Григорий».

— Почитай, Дусенька, на досуге. Ее нет в продаже.

Княгиня стала просить его пройти с ней в кабинет. Ей нужно было о чем‑то посоветоваться с ним. Но он продолжал не обращать на нее внимания, как будто ее не было в комнате. Когда она зачем‑то вышла, я спросила его: отчего он не хочет с нею пойти? Она может подумать, что это из-за меня, и мне это неприятно. Поговори с нею, сделай это для меня.

Когда она вернулась, он нехотя, с недовольным лицом пошел в кабинет. Через пять минут они вышли. Он еще сердитый, она расстроенная, со слезами на глазах. Поцеловав ему руку, она уехала.

— Отчего ты с нею такой неласковый? — спросила я.

— Раньше я ее шибко любил, а теперь не люблю. Она вот все пристает, чтобы я ее мужа министром сделал. А как я могу ее мужа министром сделать, когда он дурак. Не годится для этого дела.

Я хотела воспользоваться оборотом этого разговора, чтобы расспросить о его связях и влиянии при дворе. Меня это очень интересовало, но он избегал разговоров об этом.

— А разве можешь ты его министром сделать?

— Дело немудреное, отчего не сделать, кабы знать, что голова на плечах есть.

— А разве у всех министров есть головы на плечах? — шугя спросила я.

— Бывает всяко, — засмеялся он и сейчас же оборвал этот разговор. Из‑за двери показалась голова юноши. Он как‑то странно хихикал и подмигивал.

— Это кто же там смеется?

— Сын мой Митька, блаженный он у меня. Все смеется. Все смешки ему да смешки.

— Ну покажи его мне. Позови сюда.

— Митька, а, Митька?

— Гы — гы — гы, — загоготал юноша и скрылся.

— Ну‑ка, Франтик, пойдем в кабинет. Тут вот все мешают, да телефон звонит. Нюрка, — позвал он, — если телефон, скажи: дома нет. Иди, Дусенька.

Я неохотно пошла за ним. Он взял меня за руку, хотел обнять. Но так как я отстранилась, он с упреком сказал:

— Ты боишься меня, я знаю, а погляди на наших питерских, как они любят меня.

На мой вопрос о деле он сказал:

— Я все для тебя сделаю, Дусенька, но только и ты должна уважать меня и слушаться. Уговор лучше денег. Будешь делать по — моему — дело выгорит. Не будешь — ничего не выйдет.

Я делала вид, что не понимаю его намеков, и говорила:

— Но мне надо уехать. Зовут меня.

— Ну что ж, дело подождет. Вернешься, будешь со мной. Все и сделаем…

Глаза его горели так, что нельзя было выдержать его взгляда. Мне было жутко. Хотелось встать и бежать, но что‑то сковывало мои движения, я не могла подняться.

— Из Царского телефон, — послышался за дверью голос Нюры.

Он мне сделал знак дожидаться его возвращения и направился в столовую. Я воспользовалась моментом, выскочила из кабинета и стала спешно прощаться, решив больше никогда не оставаться с ним наедине. Вернулась в гостиницу, уложила свои вещи и записала последнюю свою встречу. От нее осталось неприятное ощущение, хочется скорее уехать. Скоро отойдет поезд. Сейчас поеду на вокзал.

21 ноября 1915 г.

Из моих хлопот ничего не вышло: и мать, и сестра были в ссылке. «Отец», конечно, ничего для них не сделал. До меня доходили слухи о все растущем неограниченном его влиянии на дела в государстве. Одновременно росло негодование. Постоянно приходилось слышать о нем, его имя произносится с ненавистью. Странно подумать, что этот человек в шелковой рубашке, окруженный хороводом дам, — вершитель судеб нашей родины. Поистине мы живем в век чудес…

…Я сидела расстроенная. В это время пришла моя подруга Леля. Она тоже в отчаянии. На днях должно разбираться ее запутанное дело. Она думает, что проиграет его. У нее тяжба с братом ее мужа, они рискуют потерять свое состояние. Адвокат сказал ей, что только Распутин может помочь. Она пришла просить меня съездить в Петербург и познакомить ее с Распутиным. Я сказала ей, что ни о чем просить его не могу, так как он ставит невыполнимые условия. На это она возразила, что ее нужно только познакомить. Дальше уж она будет действовать самостоятельно. Леля очень хитрая и ловкая женщина, при этом хорошень кая. Яркая блондинка с голубыми глазами. Конечно она добьется успеха и сумеет, прямо не отказывая, тянуть, пока он не исполнит ее просьбы. Я же на это не способна…

…Долго уговаривала она, наконец я согласилась…

25 ноября.

В Петербурге мы остановились в скромной гостинице, так как я боялась каких‑нибудь выходок Распутина и не хотела компрометировать себя.

26 ноября.

С утра он позвонил к нам и просил немедленно приехать. В столовой, куда он допускал только избранных, было много дам. В зале толпились просители. Кого здесь только не было! И студенты, и курсистки за пособиями, и священники, и светские дамы, и какие‑то старухи, и военные аристократических полков, и монахи.

Он принимал просителей, вызывая их в кабинет. Но время от времени забегал к нам в столовую. Подойдет к одной, поцелует, обнимет, погладит по голове другую, даст поцеловать руку третьей. Побежит к телефону, поговорит. Потом снова на прием. Дамы охали и ахали, жалели его: «Как трудится отец, сколько сил отдает он людям…»

…Около часу приехала фрейлина В — а (Вырубова. — В. Р.), с большим портфелем. Все домашние обращались с ней очень фамильярно и называли ее «Аннушкой». Она сейчас же прошла в приемную, вернулась с папкой прошений, которые, наскоро просмотрев, сунула в портфель.

Распутин торопливо выбежал и, бросившись на стул, стал отирать пот со лба.

— Силушки нет, замучился, — жаловался он. — Народу‑то, народу сколько привалило. С утра принимаю, а все прибывает.

В — ва (Вырубова. — В. Р.) подошла к нему, начала его целовать и успокаивать:

— Я помогу тебе, отец. Часть просителей сама приму. С иными я и без тебя покончу.

Они вместе отправились в приемную. Через некоторое время он вернулся со словами:

— Теперь Аннушка будет принимать, а я отдохну… Что с тобой, Франтик, ты такая печальная, что у тебя на душе? — он взял меня за руку и повел в спальню. Это была узкая комната, просто меблированная, с железной кроватью. Я сделала знак Леле, чтоб она пошла за мной.

— Успокой Леночку (Джанумову. — В. Р.), отец, — сказала она. — Подумай, какое у нее горе, у нее племянница умирает.