Феликс Дан - Борьба за Рим

— Теперь отправляйтесь к своим отрядам и распорядитесь снять лагерь. Завтра утром мы отступаем. А ты, Тотила, поедешь в Галлию к королю франков с важным поручением…

Вечером в тот день, когда войска готов вступили в Рим, в комнате Цетега собралось несколько молодых римлян.

— Так это список слепых приверженцев Сильверия? — спросил он.

— Да, — ответил Люций Лициний. — Но это была большая жертва, префект: вместо того, чтобы сражаться, я все время должен был выслеживать этих попов.

— Терпение, дети мои. Мы должны иметь своих врагов в руках. Скоро…

В эту минуту слуга доложил, что какой-то воин-гот желает видеть префекта.

— Впусти его, — сказал Цетег.

Через минуту молодой человек в шляпе и плаще готов бросился на грудь Цетегу.

— Юлий! — холодно отступая, вскричал Цетег. — Ты смотришь совсем варваром! Как попал ты в Рим?

— Я сопровождаю Валерию под защитой готов. Мы прямо из дымящегося Неаполя.

— А, так ты сражался там со своим златокудрым другом против Италии? Для римлянина прекрасно, — не правда ли, друзья? — обратился он к молодежи.

— Нет, отец, я не сражался и не буду сражаться в этой несчастной войне. Горе тем, кто возбудил ее!

Префект смерил его холодным взглядом.

— Горе, что подобный отступник — мой Юлий! Вот, римляне, смотрите на римлянина, в котором нет жажды свободы, нет ненависти к варварам.

— Где же те римляне, о которых ты говоришь? — пожимая плечами, спокойно ответил Юлий. — Разве римляне поднялись, чтобы разбить свои оковы? С готами сражается Юстиниан, а не мы. Горе народу, которого освобождает тиран!

В глубине души Цетег был согласен с Юлием, но не хотел высказать это при посторонних.

— Мне надо самому поговорить с этим философом, — обратился он к молодым людям. — Уведомьте меня, если святоши затеют что-нибудь.

Все вышли.

— Отец, — с чувством сказал Юлий, когда остался с префектом. — Я пришел сюда, чтобы вырвать тебя из этого душного воздуха, из этого мира лжи и коварства. Прошу тебя, друг, отец: едем со мною в Галлию.

— Недурно, — улыбнулся префект. — Бросить Италию, когда освободитель ее уже здесь! Знай, что эту войну, которую ты проклинаешь, вызвал я.

— А кто прекратит ее? Кто освободит нас от этих освободителей? — спросил Юлий.

— Я же, — спокойно и величественно ответил Цетег. — И ты, мой сын, должен помочь мне в этом. Да, Юлий, твой воспитатель, которого ты так холодно порицаешь, лелеет мечту, которой посвятил себя. Даруй последнюю радость моей одинокой жизни: будь моим товарищем в этой борьбе и наследником моей победы. Дело идет о Риме, о свободе, могуществе! Юноша, неужели эти слова не трогают тебя? Подумай, — все с большей горячностью продолжал он, — подумай: готы и византийцы, — я их ненавижу, как и ты, — погубят друг друга, и на развалинах их могущества поднимется Италия, Рим, в прежнем блеске. Повелитель Рима снова будет властвовать над востоком и западом, восстанет новое всемирное государство, более великое, чем древнее.

— И повелителем этого государства будет Цетег, — прервал Юлий.

— Да, Цетег, а после него Юлий Монтан. Юноша, ты — не человек, если тебя не прельщает подобная цель.

— Цель высока, как звезды, но путь к ней не прямой, — ответил Юлий. — Если бы этот путь был прям, — клянусь, я боролся бы рядом с тобой. Действуй открыто: созови римскую молодежь, веди их в битву против варваров, против тиранов, — и я стану подле тебя.

— Глупец, да разве же ты не видишь, что так повести дело невозможно! — вскричал Цетег.

— Поэтому и недостижима твоя цель. Отец, позволь мне говорить прямо, я для этого и пришел. О если бы мне удалось отозвать тебя с этого пути лжи и хитрости, который может привести только к гибели! Ведь все, что было ужасного в это последнее время, — смерть Аталариха, Камиллы, Амаласвинты, высадка византийцев — все это люди связывает с твоим именем. Скажи мне прямо, правда ли это?

— Мальчишка! Ты вздумал исповедовать меня? Неужели ты думаешь, что мировая история создается из роз и лилий? Великие дела требуют иногда крупных жертв, и только мелкие людишки считают их преступлениями.

— Нет! — вскричал Юлий. — Будь проклята цель, к которой ведут преступления! Наши дороги расходятся.

— Юлий, не уходи! Ты отталкиваешь то, что не предлагалось еще ни одному смертному! Будь мне сыном, ради которого я буду бороться и которому мог бы оставить наследство моей жизни.

— Нет, это наследство обросло ложью, залито кровью. Никогда не приму его. Я ухожу чтобы твой образ не омрачился еще более в моих глазах. Но об одном молю тебя: когда наступит день, — а он наверно наступит, — когда тебе опротивеет вся эта ложь и даже сама цель, требующая ее, позови тогда меня. Я возвращусь, где бы я ни был, и освобожу тебя от этой власти дьявола хотя бы ценою своей жизни.

Легкая усмешка появилась на губах префекта. Он подумал: «Юлий все еще любит меня. Хорошо пусть уходит. Я сам кончу дело и тогда позову его. Посмотрим, сможет ли он отказаться от трона мирового государства?» Но громко он сказал:

— Хорошо. Я позову тебя, когда ты мне понадобишься. Прощай!

И холодным движением руки он отпустил его.

Но когда дверь закрылась за юношей, холодный префект вынул из потайного ящика своего стола маленький медальон и долго-долго смотрел на него. Он поднес было его даже к губам, но вдруг насмешливая улыбка появилась на его лице. «Стыдись, префект!» сказал он сам себе и снова спрятал медальон. В медальоне был портрет: женская головка, и Юлий был очень похож на нее.

Когда совсем стемнело, в кабинет префекта снова вошел раб и доложил, что готский воин хочет видеть его.

— Введи, — ответил префект и спрятал кинжал у себя на груди.

Вошел мужчина высокого роста. Голова его была скрыта под капюшоном. Когда он отбросил его, Цетег в изумлении вскричал:

— Король готов, что привело тебя ко мне?

— Тише, — ответил Витихис. — Никто не должен знать о нашем свидания. Ты знаешь, что мои войска сегодня вошли в Рим. Завтра я выведу их из города.

— Стены Рима прочны, — спокойно ответил префект, становясь внимательным.

— Стены, — да, но не римляне. Я не имею желания очутиться между Велизарием и римлянами. Но я пришел не для того, чтобы жаловаться и укорять. Я хочу прямо и открыто сделать тебе предложение для нашего общего блага.

Цетег молчал. В гордой прямоте этого простого человека было что-то, чему он невольно завидовал, чего не мог презирать.

— Мы покинем Рим, — продолжал Витихис, — и вслед за нами явится Велизарий. Так оно и будет. Я не могу воспрепятствовать этому. Мне советуют взять с собою знатнейших римлян, как заложников.

Цетег едва мог скрыть свой страх.

— И тебя прежде всех, — продолжал Витихис. — Но я не возьму. Ты — душа Рима. Поэтому я и оставляю тебя здесь. Все те, кто называют себя римлянами, хотят признать над собою власть Византии. Ты один не хочешь этого.